Австралийские рассказы
Шрифт:
Играл целый оркестр. Обычно в нашем городке танцевали просто под рояль и барабан, но тут был настоящий оркестр. Мне было так хорошо, словно я танцевала впервые в жизни, я ни о чем не думала, да мне и не хотелось думать. Мне просто хотелось смотреть Ларри в глаза и плыть вместе с ним под звуки музыки в вечном танце. (О Ларри, кончился наш вечный танец!)
Так было в тот вечер, так было и потом, еще много, много дней и недель.
Вот почему, когда Ларри как-то раз пришел ко мне домой, — а в то время уже все знали, что мы с ним собираемся пожениться, — и спокойно сказал: «Ну, Энн, все кончено», — я похолодела. Мне показалось,
Он, должно быть, сразу догадался, о чем я подумала, так как поспешил добавить:
— Нет, дорогая, не у нас с тобой. С работой кончено. Меня уволили.
Точно гора свалилась у меня с плеч; я засмеялась и воскликнула:
— О Ларри, как ты меня напугал! Это ерунда! Ты скоро получишь другую работу. Ведь ты хороший механик.
— Конечно, я тоже на это надеюсь, — сказал он и улыбнулся. — Что-нибудь да подвернется.
Но недели шли и шли, а Ларри никак не мог устроиться на работу. Он должен был помогать матери — она была вдовой, — и нам пришлось забыть о развлечениях. А вскоре Боба и некоторых других ребят тоже уволили. Конечно, они не вешали носа, и мы провели еще не один хороший вечер у Нэнси — болтали и пели и устраивали танцы на задней веранде. Но иногда в перерыве между танцами ребята собирались в кружок и затевали горячий спор о правительстве Мензиса и войне в Корее и всяких таких вещах. Разговоры эти меня только злили, — мне казалось, что все это не имеет к нам никакого отношения.
Потом как-то раз Блуи предложил Бобу и Ларри отвезти их на своем грузовике в соседнее местечко: сказал, что там можно будет неплохо подработать. Они принялись строить грандиозные планы и хвастались, что заведут доходное дело и станут сразу зарабатывать по сотне фунтов в неделю.
Но для меня все это означало только одно: нам с Ларри придется расстаться. Вечером накануне его отъезда мы поссорились, и я так и уснула в слезах.
Недели две жизнь текла своим обычным, давно заведенным порядком. Я возненавидела все на свете. Решительно все было не так и не по мне, и я не могла взять в толк почему. Я и сама не знала, на кого мне обрушить свою ненависть, и потому ненавидела всех на свете. Дома капризничала и ссорилась с родными, на работе цапалась с подружками и дулась на них. Потом мама сказала мне, что встретила в мясной лавке мать Боба. «Ребята вернулись домой без копейки в кармане», — сообщила та. У меня не хватало духу пройти мимо дома Нэнси, я боялась встретить там Ларри, но каждый вечер я сидела дома и, сгорая от нетерпения, ждала, что он придет.
В тот вечер, когда он пришел, мы с мамой стирали белье. Отец еще не допил свой чай, он читал газеты и тихонько бранился после каждого заголовка.
— Хэлло, — сказал Ларри, войдя через черный ход.
Я быстро обернулась, и все язвительные слова, которые я для него приготовила, застряли у меня в горле. Ларри был в форме — в военной форме.
— Хэлло, Ларри, — мягко сказала мама; и я, не глядя на нее, почувствовала, что на глазах у нее навернулись слезы.
— Привет, мальчик, где ты был, что поделывал? — спросил отец.
— Я все-таки получил работу, — ответил Ларри и вызывающе выпрямился.
— Вижу, — сказал отец и ударил кулаком по столу. — Работу на человеческой бойне. Мне знаком твой хозяин — Чугунный Боб называют его у меня на работе. Австралийский управляющий на службе у янки.
И тут пошло. Не помню всех слов, которые за этим последовали, помню только, как Ларри
Но отец разъярился.
— Легко же ты попался им на удочку, — заявил он Ларри, а мне сказал, что Ларри своим поступком подвел всех своих товарищей по работе.
И они еще долго спорили о правительстве Мензиса, и о «депрессии», и о том, как с ней бороться, и о многом другом, но я не слушала, потому что ровным счетом ничего в этом не смыслила (я ведь сказала, что была тогда совсем девчонкой, — мне и восемнадцати не исполнилось).
Однако я чувствовала, что отец прав и Ларри поступил не так, как нужно, но я набросилась на отца и высказала ему все злые и горькие слова, которые были у меня припасены для Ларри, так как знала, что Ларри нужна моя поддержка.
Отец пошел спать, обругав нас «глупыми щенками», которых жизнь еще проучит, а мама все время сморкалась в платок, а потом скинула фартук и выскользнула через парадную дверь — побежала поделиться с миссис Джонс.
Тогда Ларри поцеловал меня, и я стала убеждать себя, что все еще будет хорошо.
Но то хорошее, что было раньше, больше уже не вернулось. Однажды мы с Ларри гуляли по Джордж-стриг в его отпускной день, и вдруг из группы парней, толпившихся около кинотеатра, раздался свист и кто-то крикнул мне вслед:
— Эй, милашка, что это за здоровенный солдафон? Или он не знает, что война окончена?
Это было очень неприятно. Мы с Ларри сделали вид, будто не обращаем внимания, но вдруг какой-то человек, стоявший на краю тротуара, рассмеялся глухим надтреснутым смехом и крикнул:
— Ясное дело, окончена. Я на ней хлебнул лиха. А не знаешь ли, Диг, где теперь можно найти работу?
Мы пошли домой и присели на заднем крылечке, и Ларри прошептал, глядя в темноту и обращаясь ко мне, что он все это ненавидит. Бог мой, как он это ненавидит! Будь он один, он никогда не пошел бы в армию, но ведь нужно как-то прокормить мать. Чего только она не натерпелась во время прошлой депрессии; его отец тогда умер от туберкулеза. Вот поэтому он сейчас и поступил так.
— Ты понимаешь, Энн, у меня не было выбора.
Но мы оба чувствовали, что отец был прав и что Ларри не должен был идти в армию.
Ну вот, история Ларри приходит к концу, а моя только начинается.
Когда Ларри послали в Корею, я думала, что жизнь для меня кончилась. Но нет, жизнь никогда не кончается.
Ларри писал мне часто; и хотя письма его были очень сдержанные, я знала, что он чувствует и думает. Когда я сообщила ему, что Боб работает теперь в местном комитете помощи безработным, он написал мне просто:
«Скажи ребятам, пусть они продолжают бороться».
Теперь я постоянно читала газеты. Все, что происходило в далекой Корее, казалось мне частью моей жизни. Когда австралийские войска были брошены в бой, я внимательно слушала, как отец терпеливо объяснял мне, что корейцы сражаются за независимость своей страны и потому должны победить, и я знала — так или иначе, но Ларри в этой войне проиграет…
На другой день после того, как я узнала о случившемся, я пошла навестить мать Ларри. Я все время плакала, а ее глаза были сухи; в них светилась немая тоска, — И я поняла, что моя печаль ничто по сравнению с ее горем.