Автобиография Элис Би Токлас
Шрифт:
Снова долгое молчание но потом пришла ни много ни мало корректура статьи. Мы удивились но вычитали корректуру как можно скорей. Однако молодой человек вероятнее всего отправил нам корректуру без согласования с начальством потому что буквально тут же пришло письмо с извинениями и что это была ошибка, и статью никто в ближайшее время печатать не собирается. Мы и об этом рассказали проезжающим через Париж англичанам и в результате портрет все-таки опубликовали. А потом напечатали его еще раз в Георгианских рассказах [158] . Гертруда Стайн была просто в восторге когда ей рассказали как Элиот обмолвился в Кембридже насчет того что творчество Гертруды Стайн это конечно просто замечательно но не для нас.
158
Повествователь,
Но вернемся к Эзре. Эзра вернулся и на сей раз он вернулся с редактором Дяйл [159] . На сей раз все вышло даже хуже чем с японскими картинками, как-то все было очень резко. Эзра, испугавшись этой резкости, упал с любимого маленького кресла Гертруды Стайн, того самого что я вышила по рисунку Пикассо, и Гертруда Стайн пришла в ярость. Наконец Эзра ушел и увел с собой редактора Дайл, и все это вышло не слишком приятно.
Гертруда Стайн не желала больше Эзру видеть. А Эзра не понимал с чего это вдруг.
159
Dial «Циферблат» — литературный журнал, пытавшийся возродить традиции знаменитого новоанглийского «Дайл», органа американских трансценденталистов, просуществовавшего всего четыре года (1840— 1844), но оказавшего существенное влияние на современную литературную и философскую мысль
Однажды он повстречал Гертруду Стайн возле Люксембургского сада и сказал, но послушайте я хочу зайти к вам в гости. Очень жаль, ответила Гертруда Стайн, но у мисс Токлас болит зуб а кроме того мы сейчас страшно заняты мы цветочки собираем. И то и другое была чистая правда, как и все то что выходит из-под пера Гертруды Стайн, но Эзра почему-то расстроился и больше мы его не видели.
Через несколько месяцев после войны мы шли как-то раз по одной маленькой улочке и увидели человека который разглядывал витрину и так и эдак и то отходил подальше то подходил поближе то вправо то влево и вообще вел себя довольно странно. Липшиц, сказала Гертруда Стайн. Ага, сказал Липшиц, а я тут петушка железного присмотрел.
Какого петушка, где, спросили мы. Да вот же, сказал он, и там действительно был петух.
Когда-то Гертруда Стайн была знакома с Липшицем весьма надо сказать отдаленно но после этого случая они стали друзьями и вскоре он попросил ее позировать Он только что закончил бюст Жана Кокто и хотел теперь сделать Гертруду Стайн. Насчет позировать она никогда не возражала, ей нравится когда позируешь как все кругом спокойно и тихо и хотя она не любит скульптуру и Липшицу так и сказала, сеансы начались. Я помню что весна тогда выдалась жаркая а у Липшица в студии было просто невыносимо жарко а они там сидели часами.
Липшиц охотник до сплетен а Гертруда Стайн обожает во всякой такой истории завязку и серединку и самый конец а Липшиц умел заполнять в некоторых таких историях некоторые такие пробелы.
А потом они говорили об искусстве и Гертруде Стайн даже понравился ее портрет и они стали добрыми друзьями и на этом сеансы кончились.
Однажды мы были на другом конце города на какой-то выставке картин и кто-то подошел к Гертруде Стайн и что-то ей сказал. Она сказала, утирая пот со лба, ну жара. Он сказал что он друг Липшица и она ответила, да там тоже было страшно жарко. Липшиц должен был занести ей несколько фотографий с ее скульптурного портрета но не занес а мы были страшно заняты и Гертруда Стайн иногда вспоминала и удивлялась что это Липшиц не идет. Фотографии кому-то потребовались и она ему написала чтобы занес. Он пришел. Она спросила почему не шел раньше. Он сказал потому и не шел что один человек ему сказал которому она сама так сказала, что ей надоело ему позировать. Черт возьми, сказала она, слушайте, вы прекрасно знаете что про меня говорят что я всякое могу сказать про кого угодно и про что угодно, я про всяких разных людей говорю, и говорю это всяким разным, я вообще говорю когда и что мне в голову взбредет но по большей части я говорю то что действительно считаю нужным сказать, и если вам или кому-нибудь еще не все равно что я говорю постарайтесь довольствоваться тем что я говорю лично вам. Он судя по всему остался этим вполне доволен и они сказали друг другу a bientot, до скорого. Липшиц ушел и мы не видели его еще несколько лет.
Потом объявилась Джейн Хип и ей захотелось вывезти
Джейн Хип сказала что Липшиц сказал что к Гертруде Стайн он относится так трепетно как ни к кому еще наверное не относился и что у него просто сердце разрывается что они теперь совсем не видятся. А, сказала Гертруда Стайн, ну так я его тоже очень люблю Конечно же я пойду с вами. Она пошла, и были нежные объятия и они славно провели время и единственная маленькая месть которую она себе позволила так это сказать Липшицу напоследок, a tres bientot, до самого скорого А Липшиц ответил, comme vous etes mechante [160] . С тех пор они самые что ни на есть добрые друзья и Гертруда Стайн написала с Липшица один из самых очаровательных своих портретов вот только они никогда больше не говорили о той своей размолвке и если Липшиц и знает из-за чего они поссорились во второй раз Гертруда Стайн до сей поры даже и понятия об этом не имеет.
160
Какая вы недобрая (фр)
Именно Липшиц во второй раз познакомил Гертруду Стайн с Жаном Кокто. Липшиц такое сказал Гертруде Стайн о чем она и понятия не имела, что Кокто в своем Потомаке рассуждает о Портрете Мейбл Додж и даже его цитирует. Ей конечно было очень приятно потому что Кокто стал первым французским литератором который заговорил об ее творчестве. Они виделись раз или два и между ними возникла дружба которая состоит в том что они довольно часто друг другу пишут и безмерно уважают и ценят друг друга и у них масса общих друзей и молодых и старых, но встречаться не встречаются Джо Дэвидсон тоже сделал скульптурный портрет Гертруды Стайн и примерно тогда же. Там все прошло очень мирно, Джо был умница и большой шутник и очень понравился Гертруде Стайн. Я уже не помню точно кто еще приходил и уходил, были то живые люди или изваяния, помню только что их было очень много. Среди прочих был и Линкольн Стивене и он у меня каким-то странным образом увязан с тем что мы стали довольно часто видеться с Дженет Скаддер но что там было я уже не помню.
Но я зато прекрасно помню как я впервые услышала голос Дженет Скаддер. Это было давно когда я только-только приехала в Париж и у нас с подругой была маленькая квартирка на рю Нотр-Дам-де-Шан. Моя подруга заразившись восторгами других восторженных дам купила себе Матисса и мы его повесили на стену. К нам зашла Милдред Олдрич, а дело было весенним днем и было очень тепло и Милдред смотрела из открытого окна перегнувшись через подоконник. И вдруг я услышала как она говорит, Дженет, Дженет иди сюда к нам. Что там такое, спросил в ответ очень красивый протяжный голос. Я хочу чтобы ты ко мне поднялась и познакомилась с моими подругами Хэрриет и Элис и чтобы ты поднялась сюда к нам и посмотрела на их новую квартиру. Ах, вон в чем дело, отозвался голос. И тогда Милдред сказала, а еще у них новый большой Матисс. Поднимайся посмотришь. Да нет пожалуй дело того не стоит, ответил голос.
Впоследствии Дженет вдоволь насмотрелась на Матисса когда он жил в Кламаре. И с Гертрудой Стайн они тоже всегда были друзьями, по крайней мере с тех пор как стали часто встречаться.
Так же как и доктор Кларибел Коун, Дженет, которая вечно твердит что она ровным счетом ничего во всем этом не понимает, читает Гертруду Стайн и чувствует текст и с чувством читает тексты вслух.
Мы в первый раз после войны собрались съездить в долину Роны и Дженет с подругой на таком же как Годива форде тоже должны были ехать. Об этом я вам скоро расскажу.
А еще все это время в первые беспокойные месяцы после войны мы все пытались выбить для Милдред Олдрич орден Почетного легиона. После войны многие из тех кто работал на войну получили Почетный легион только они все принадлежали к тем или иным организациям а Милдред Олдрич нет. Гертруде Стайн очень хотелось чтобы Милдред Олдрич тоже его получила. Начать с того она считала ей причитается просто по совести, никто не сделал для Франции с точки зрения пропаганды столько сколько сделала Милдред потому что ее книги читала вся Америка, и к тому же она прекрасно знала что Милдред это будет по душе. И мы начали кампанию. Это было не так-то просто потому что ясное дело предпочтение отдавали организациям. Мы начали обивать пороги. Мы начали составлять списки американцев кто позаметнее и просить их поставить подпись.