Автобиография Лемми Килмистера

перевод с английского:

Эта книга посвящается Сюзан Беннет,

которая, возможно, была той единственной.

Я, Ян Фрэзер Килмистер (Ian Fraser Kilmister), родился в сочельник [1] 1945 года, недель на пять раньше срока, с красивыми золотистыми волосами, которые, к радости моей странной мамули, выпали пять дней спустя. У меня не было ни ногтей, ни бровей, и я весь был ярко красный. Самое раннее моё воспоминание — я кричу. По какой причине, не знаю;

Чем, интересно, папаша был недоволен? Полагаю, вы можете заметить, что нам и времени-то не было наладить отношения — слинял он через три месяца. То ли из-за моих выпавших волос, то ли счёл, что я уже достаточно похож на него.

Во время войны мой отец был священником Королевских ВВС, а моя мать была очень симпатичным молодым библиотекарем и ничего не знала о двуличности духовенства. Я имею в виду учение о том, что Мессия был отпрыском жены бродяги (к тому же девственницы) и духа. И это — достаточное основание для всемирной религии? Сомневаюсь. Полагаю, что если Иосиф поверил в это, его место — в хлеву.

Как бы то ни было, по отцу я не скучал, потому что даже не помнил его. К тому же мои мама и бабушка избаловали меня до крайности.

Я встретил его двадцать пять лет спустя, в пиццерии на Эрлс-Корт-роуд (Earls Court Road), когда в нём, видимо, проснулась совесть и он возжелал «помочь мне». Мы с мамулей прикинули: «А не вытрясти ли нам малость деньжат из этого сукиного сына?». Так что я-таки приплёлся туда на встречу с раскаявшимся гадом — я подозревал, что зря, и был прав.

Я узнал его сразу; он измельчал — я оказался гораздо больше него. Передо мной сидел ссутулившийся доходяга в очках и с лысиной во всю голову.

Думаю, ему было страшно неудобно — бросить в своё время того, кому ты должен был стать кормильцем, и затем не объявляться в течение двадцати пяти лет… неудобно, конечно же. Но гораздо неудобнее было моей матери в одиночку поднимать меня, а также содержать мою бабушку!

Итак, он сказал: «Хоть я и недостойный отец, но хотел бы как-то искупить свою вину и помочь тебе». Ха!

Я сказал: «Хорошо, я облегчу тебе задачу. Я играю в рок-н-ролльной группе и мне нужна кое-какая аппаратура» — усилок у нас снова сгорел — «так что, если ты купишь мне усилитель и пару кабинетов [2] , будем считать, что долг погашен, окей?»

Возникла пауза. «Э-э», — сказал он.

Ситуация разыгрывалась явно не по его сценарию.

— Музыкальный бизнес крайне сомнителен, — сказал он. (По слухам, в своё время он был превосходным аккомпаниатором. Но его время прошло.)

— Да, — сказал я, — я знаю, но этим я зарабатываю на жизнь. (Ложь. По крайней мере, в то время!)

— Вообще-то я имел в виду, что оплачу что-нибудь вроде водительских курсов, уроков маркетинга. Я думал, что ты мог бы стать коммерсантом или… — Он умолк.

Остатки моего энтузиазма окончательно испарились.

— Пошёл ты… — сказал я и встал из-за стола. Ему повезло: огромную миротворческую пиццу ещё не принесли, в противном случае эта пицца стала бы его новой шляпой. Я вернулся на улицу безотцовщины. Там не было ни души, и это было на Эрлс-Корт-роуд.

К разговору о двуличных ублюдках — моя группа, Motorhead, в 1991 году была номинирована на Грэмми. Музыкальная индустрия сделала нас, понимаешь, очередными счастливчиками. И вот я погрузился в самолёт в Лос-Анджелесе — до Нью-Йорка путь неблизкий и в моём кармане была пинта виски. «Джек Дэниелс» — я всегда находил, что он помогает мне мыслить трезво. Пока мы выруливали на залитой солнцем взлётной полосе, я отхлебнул глоток и расслабился, весь отдавшись приятным размышлениям.

Вдруг раздался голос: «Отдайте мне эту бутылку!»

Я поднял глаза; бортпроводница с волосами, залитыми лаком, и ртом, больше похожим на очко, повторила: «Отдайте мне эту бутылку!»

Не знаю, что ты, уважаемый читатель, сделал бы на моём месте, но эта грёбаная бутыль была куплена мной за мои деньги. Хрен тебе. И я не замедлил огласить эту информацию. Ответ гласил: «Если вы не отдадите бутылку, я высажу вас из самолёта!»

Это становилось интересным; мы были пятыми в очереди на взлет, уже опаздывали, и эта тупорылая сука собиралась высадить меня из-за одной пинты Джек Дэниелс?

— Хватит цирка, и высаживайте меня из вашего грёбаного самолёта прямо сейчас, — сказал я, или что-то в этом смысле. И можете себе такое представить; эта идиотка так и сделала! Ха-ха-ха-ха-ха!! Из-за неё все опоздали и пропустили пересадку в Нью-Йорке, и всё из-за пинты янтарного эликсира бодрости. Ну и что? Да пошла она на хрен! Вместе с лошадью, на которой приехала! Хотя, если подумать — может, она сама и есть лошадь. Я улетел полтора часа спустя другим рейсом.

Это, конечно, было дурное предзнаменование для предстоящего празднества, и так всё и продолжилось. Когда мы добрались до легендарного Радио Сити [3] (Дома Всех Звёзд, понимаешь!), каждый вырядился пингвином, пытаясь в этих фраках как можно более походить на тех козлов, что крадут наши деньги. Я не ношу фрак, это, понимаете, не для меня. И не думаю, что швейцарам был по душе мой Железный крест.

Так или иначе, будучи выдвинутыми на Грэмми за наш первый для Sony альбом, я, как дурак, полагал, что компания должна быть довольна. Однако, думаю, они этого даже не заметили. Мне до сих пор так и не посчастливилось узреть в оцепенении то величие, что являет собой Томми Моттола [4] — тем вечером он, наверное, был слишком занят, гоняясь за Мерайей Кери по ее гримерке. Я не страдаю избытком амбиций; «Привет!» или «Рад тебя видеть» или даже «Эй, чувак!» было бы вполне достаточно. Но ничего такого. Ни хрена. Пошли они все на хер! Так что я отправился на вечеринку Sire Records. Уж куда лучше. Там и оторвался.

Короче, всех их — на хер!… С лошадьми!

Я родился в Сток-он-Тренте, на западе Центральной Англии. Сток составляют примерно 6 городов, теснящихся вместе. Барслем (Burslem) был самым грязным, так что я просто не мог здесь не родиться. Этот район называется Potteries (Глиняная посуда), и вся округа была черна от шлака каменного угля, который жгли в печах для производства различных керамических изделий, в том числе знаменитого веджвудского фарфора. Мерзкие кучи шлака усеивали весь ландшафт, куда бы вы ни взглянули, а воздух был грязен от печного дыма.