Автобиография
Шрифт:
15 марта 1906 года
Понедельник, 5 марта 1906 года, мистер Клеменс выступает перед Юношеской христианской ассоциацией [162] Вестсайда в театре «Маджестик». – Мисс Лайон сталкивается у дверей с одним из членов юных христиан. – Похороны Патрика. – Званый завтрак на следующий день в Хартфордском клубе. – Мистер Клеменс встречает одиннадцать старых друзей. – Они рассказывают много историй: преподобный доктор Макнайт и похороны в Джерси. – Рассказ мистера Твичелла на борту «Канава» об отце Ричарда Крукера. – История Мэри-Энн – День украшения [163] , несдержанный майор и прерванная молитва мистера Твичелла
Неумелая работа полиции у театра «Маджестик» вызывает гнев у членов ЮХА
Мистер Клеменс дает несколько советов о том, как относиться к корпорациям, и рассуждает о джентльменах
Члены Вестсайдского отделения Юношеской христианской ассоциации обнаружили, что для того, чтобы попасть вчера днем в театр «Маджестик» на выступление Марка Твена, требуется протискиваться через толпу, как перед футбольным матчем. Никто не пострадал, но в течение нескольких минут полиция силой оттесняла толпу назад и вперед, причем, чтобы пробиться сквозь гущу прессы, был отряжен верховой полицейский,
Двери театра должны были открыться в три часа, и в это время там находилось примерно триста человек. Это была спокойная, организованная толпа молодых людей с небольшим вкраплением пожилых, но капитан Дейли из полицейского участка на Западной Сорок седьмой улице ни за что не разрешал им войти, пока не вызовет подкрепление. Полицейские прибыли лишь через двадцать минут, и с каждой секундой толпа нарастала. Тем не менее беспорядка по-прежнему не было, и выстроившимся в цепочку полицейским пришлось столкнуться всего лишь с добродушным подтруниванием.
Толпа была построена в неровную колонну, лицом к главным дверям вестибюля. Руководство Юношеской христианской ассоциации несколько раз выходило и просило капитана позволить открыть двери.
«Если вы это сделаете, я уведу своих подчиненных, и тогда много людей пострадают или будут убиты, – отвечал он. – Я знаю, как управляться с толпой».
После чего он продолжил с ней управляться. Он попытался развернуть длинный ряд людей лицом к юго-западной стороне площади Коламбус-серкл и заставить войти в вестибюль через боковой вход вместо того, лицом к которому они стояли. Но сначала он направил прямо через колонну людей верхового полицейского. За ним последовали патрульные, и уже через секунду дисциплинированное скопление людей было раздергано и распихано во все стороны.
Следующим маневром капитана Дейли было открывание боковой двери. Толпа хлынула вперед, но он оттеснил их назад и снова закрыл дверь. Толпа была совершенно сбита с толку. Затем начальство Юношеской христианской ассоциации по собственной инициативе открыло одну половинку дверей. Через этот узкий проход толпа стала протискиваться. Стекло на той половинке двери, которая была закрыта, разлетелось в пыль, и люди хлынули вперед. Несколько пальто было порвано, но, несмотря на такое обхождение, люди сохраняли самообладание. Если бы среди них оказался какой-нибудь необузданный человек, серьезного инцидента было бы не избежать. Наконец почти пятьсот человек получили возможность пройти в здание.
При открытии собрания председатель, преподобный доктор Чарлз П. Фагнани, сказал: «Руководство организации снимает с себя всю ответственность за произошедшее. (Одобрительные возгласы, аплодисменты.) Полиция перехватила у нас инициативу. (Свист.) Мы хотели открыть двери раньше, но наш царь и бог, полиция, взяла дело в свои руки и повела его по-своему. (Свист.) Вам бы давно пора привыкнуть, что полиция зверски обращается с вами. (Голос: «Вы правы!») Когда-нибудь вы возьмете дело в собственные руки и решите, что полицейским надлежит быть слугами граждан».
В конце собрания секретарь Вестсайдского отделения Чарлз Ф. Паулисон заявил, что его просили вынести резолюцию, осуждающую действия полиции, но было решено, что лучше этого не делать.
Марка Твена представили как человека, «которого совсем не вредно послушать». Он был встречен бурей аплодисментов, длившихся больше минуты.
«Я благодарю вас за это признание заслуг, – сказал он. – Я слушал то, что было сказано о гражданском чувстве. Вы жалуетесь на полицию. Вы создали полицию. Вы ответственны за полицию. Она отражает вас, своих хозяев. Поразмыслите над этим, прежде чем их винить.
Гражданское чувство – первое по важности в той стране, где граждане, объединившись, могут менять политическую атмосферу, как было сделано в Филадельфии. Там меньше коррупции, чем было раньше. Я собирался переехать в Филадельфию, но там теперь неподходящее место для предпринимательства.
Доктор Рассел говорил об организации. Я однажды сам был организацией в течение двадцати четырех часов и осуществил то, чего бы никогда не сделал в ином случае. Когда говорят «проходите живее», помните, что это не лично кондуктор оскорбляет вас, это президент железной дороги оскорбляет в вашем лице всех американских граждан. Когда оскорбления сыплются на ваших старых отца и мать, это показывает низость всемогущего президента, который мог бы прекратить их, если бы озаботился».
Я был однажды организацией. Я ехал из Чикаго с моим издателем и стенографисткой – я всегда путешествую с охраной – и заказал отдельное купе на одном поезде, ибо, помимо прочих удобств, отдельное купе дает право курить. Когда мы прибыли на станцию, кондуктор сказал, что, к сожалению, вагон с нашим купе отцепили. Я сказал: «Вы в силу договора должны обеспечить отдельное купе на этом поезде. Я не тороплюсь. Я могу оставаться здесь неделю, за счет железной дороги. Ей придется оплатить мои издержки и еще немного сверх этого».
Тогда кондуктор позвал какого-то сановника, и после некоторых споров тот пошел и выпроводил каких-то безответных людей из их купе, сказав им что-то не вполне правдивое, и отдал купе мне. Около одиннадцати часов кондуктор заглянул ко мне и был очень любезен и обаятелен. Он сказал, что знает моего тестя – в те дни было куда более респектабельно знать моего тестя, нежели меня, – затем выложил свои карты. Ему очень жаль, но вагон идет только до Харрисбурга. Они телеграфировали в Харрисбург, Питсбург, Сан-Франциско, но не смогли достать еще один вагон. Он-де сдается на мою милость. Но я ему ответил только: «Тогда вам лучше бы купить еще вагон».
Я совсем забыл об этом, как вдруг через некоторое время мистер Томсон из Пенсильвании услышал, что я еду в Чикаго, и телеграфировал: «Высылаю мой личный вагон. Клеменс не может ехать в обычном вагоне. Он слишком дорого стоит».
162
Юношеская христианская ассоциация (ЮХА) – молодежная волонтерская организация, основанная в 1844 г.
163
День украшения могил – он же День поминовения – отмечается 30 мая в память об американцах, погибших во всех войнах; первоначально – День памяти павших в Гражданской войне 1861–1865 гг.
Вчера днем я выступал перед Вестсайдским отделением Юношеской христианской ассоциации в театре «Маджестик». Аудиторию пришлось ограничить лишь членами ассоциации, или, во всяком случае, только мужской половиной юношества, но я заранее испросил себе пару лож у самой сцены и пригласил друзей обоих полов их занять. Перед дверьми снаружи было затруднение, и я испугался, что эти друзья не попадут внутрь. Мисс Лайон добровольно вызвалась выйти и посмотреть, не сможет ли она их найти и вызволить из толпы. Она хорошенькая маленькая леди и мало подходит для такого дела, но, быть может, недостаток габаритов послужил ей скорее на пользу, чем во вред. Она нырнула в накатывавшую волну мужчин и вынырнула снаружи, где перехватила моих друзей, но тоже попала в переплет. Как раз когда полиция закрывала двери театра и объявляла толпе, что зал полон и никого больше не впустят, какой-то раскрасневшийся и взволнованный человек продрался сквозь толпу к дверям и сунулся было туда, но полицейский захлопнул дверь и человек остался снаружи. Они с мисс Лайон некоторое время были в центре внимания: она – из-за своего одиночества в этом море мужчин, а он – потому что оказался в глупом положении перед всеми, а это всегда очень нас радует, даже когда мы Вестсайдские юные христиане и должны притворяться, что человеколюбивы. Человек этот посмотрел со своей высоты на мисс Лайон – любой может сделать это, не вставая на стул, – и начал патетически… я говорю начал патетически, пафос его манеры и слов был ограничен началом. Он начал, обращаясь к мисс Лайон, а затем, к концу, переключился на толпу. Он сказал: «Я был членом этого Вестсайдского отделения молодых христиан, семь лет числился на хорошем счету и всегда делал все, что в моих силах, тем не менее ни разу не получил никакого вознаграждения. – Он помолчал полсекунды, бросил горький взгляд на закрытую дверь и с глубоким чувством прибавил: – Вот такое мое проклятое счастье!»
Я думаю, это испортило мою речь для мисс Лайон. Речь была достаточно хороша – определенно лучше, чем отчет о ней в газетах, – но, несмотря на ее комплименты, я знал, что моей речи было не потягаться с тем, что она услышала снаружи, и по тому восторгу, который она проявила по поводу красноречия незнакомца, я понял, что и она это знает.
Я опять приведу отрывок из газетного сообщения, потому что оно касается Патрика.
Далее Марк Твен рассказал о человеке, который оставил десять тысяч долларов с целью распространить свое определение джентльмена. Твен заметил, что сам он никогда не давал такого определения, но если придется, то он включит в него милосердие, верность и справедливость. Он достал письмо от Уильяма Дина Хоуэллса и произнес:
«Он пишет, что ему всего шестьдесят девять лет, но я знаю его дольше. “Я был рожден, чтобы бояться смерти, а не старости”, – пишет он. Ну а я наоборот. Это ужасно – стариться. Вы постепенно утрачиваете свои способности и чары и начинаете доставлять хлопоты. Люди стараются убедить вас, что это не так. Но я знаю, что доставляю хлопоты.
Затем он пишет, что ни одна часть жизни не доставляет такого удовольствия, как восьмой десяток. Это верно. Я только начал его разменивать, и он мне очень нравится. «Если бы только старики не были такими нелепыми…» Зачем он говорит за других? «Но, – продолжает он, – они нелепы и уродливы». Никогда не видел письма с таким количеством заблуждений. Уродливы! Я никогда в жизни не был уродлив! Сорок лет назад я не был так привлекателен. Зеркала мне тогда хватало на три месяца. Сейчас я изнашиваю его за два дня.
«Ты был в Хартфорде и хоронил бедного старого Патрика. Полагаю, он тоже был стар», – пишет мистер Хоуэллс. Нет, он не был стар. Патрик пришел к нам тридцать шесть лет назад – проворный, гибкий молодой ирландец. Он был так же прекрасен духом, как и телом, и был честнейшим человеком. В течение двадцати пяти лет он служил у нас кучером, и если бы мне предстояло детально описать джентльмена, я бы описал Патрика.
По моей просьбе я был на его похоронах одним из тех, кто нес гроб, так же как и наш старый садовник. Когда-то, очень давно, он вез меня и мою невесту. Когда появились дети, он возил их тоже. Он был для них целым миром и ко всем в моем доме питал те же самые чувства чести, честности и привязанности.
Ему было шестьдесят, на десять лет меньше, чем мне. Хоуэллс полагает, что он был стар. Он был не так стар. Он до последних дней был все так же любезен и обаятелен. Патрик был джентльменом, и к нему я бы применил такие строки:
Таким образом, да буду я учтив с людьми, предан друзьям,
Верен Богу, благоуханию тропы, по которой ступаю [164] .
164
По-видимому, Клеменс перефразирует заключительные строки стихотворения Кларенса Урми (1858–1923) «Песня», впервые напечатанного в марте 1906 г. и часто цитировавшегося впоследствии: I shall not pass this way again, / May I be courteous to men, / Faithful to friends, true to my God, / A fragrance on the path I trod.
На похоронах я встретил семью Патрика. Мы не виделись порядочное количество лет. Дети стали мужчинами и женщинами. Насколько я мог припомнить, я не видел их с тех пор, как ребятами они вместе с нашими детьми и с детьми соседей резвились вокруг рождественской елки в сочельник, по коему случаю Патрик спустился по дымовой трубе, наряженный святым Николаем, и исполнил эту роль, к восхищению как маленьких, так и взрослых.
Джон, наш старый садовник, нес гроб вместе со мной. Остальными были ирландские кучера и рабочие – старые друзья Патрика. Собор был наполнен людьми.
Я провел ту ночь в доме Твичелла, а в полдень на следующий день, в Хартфорд-клубе, встретил на званом завтраке одиннадцать своих старейших друзей, в том числе Чарли Кларка, редактора «Куранта», судью Хэмерсли из Верховного суда, полковника Чини, Сэма Данхэма, Твичелла, преподобного доктора Паркера, Чарлза Э. Перкинса, Арчи Уэлча. Было много славных и веселых воспоминаний, пересыпанных скорбью по возлюбленным членам старого товарищества, чьи имена давно уже вырезаны на надгробных камнях.
Одним из таких был преподобный доктор Макнайт, обаятельнейший человек. В свое время он был почти соперником Твичелла в смысле попадания в разные переделки. Однажды, когда он отправлял церковную службу в Нью-Йорке, туда пришел некий новоиспеченный вдовец и умолял его поехать в город Джерси и отслужить там заупокойную службу по его жене. Макнайт согласился, но сказал, что будет очень нервничать, если там возникнут какие-то проволочки, так как должен вернуться в Нью-Йорк к определенному часу, чтобы провести погребальную службу в своей церкви. Он отправился в город Джерси и, когда родные и близкие усопшей собрались в общей комнате, встал позади гроба, воздел руки посреди торжественного молчания и сказал:
– Давайте помолимся.
Тут его дернули за фалду, и он наклонился, чтобы узнать, в чем дело. Вдовец прошептал:
– Еще нет, еще нет – подождите немного.
Макнайт немного подождал. Затем, памятуя о том, что время бежит и он должен успеть на свой поезд и на другие похороны, снова поднялся, воздел руки и сказал:
– Давайте помолимся.
Последовало новое подергивание за фалду. Он наклонился и получил то же самое сообщение:
– Еще нет, еще нет – подождите немного.
Он подождал, смятенный, как никогда, потом поднялся в третий раз, воздел руки и снова почувствовал подергивание. На сей раз, когда он наклонился, человек шепотом пояснил:
– Подождите немного. Она не вся здесь. Желудок у аптекаря.
Много говорилось по поводу Твичелла и разносторонности его чувств и поведения, я и сам сумел высказать что-то на эту тему. Три или четыре года назад, когда сэр Томас Липтон приехал сюда бороться за кубок Америки, я в числе полудюжины других суетных людей был приглашен поехать на яхте мистера Роджерса «Канава», чтобы посмотреть гонку. Мистер Роджерс любил Твичелла и хотел его тоже пригласить, но побоялся, решив, что ему будет неуютно среди этих суетных и приземленных людей. Я сказал, что так не думаю, что Твичелл на протяжении всей Гражданской войны был капелланом в военной бригаде и поневоле был знаком, вероятно, с самыми разными людьми, поглощенными мирской суетой. Поэтому мистер Роджерс поручил мне – хотя и с множеством опасений – пригласить Твичелла и сказал, что проследит в меру сил, чтобы приземленные люди приглушили свою суетность и оказали надлежащее уважение и почтение духовному сану Твичелла.
Когда мы с Твичеллом в восемь утра прибыли на пристань, ждали только нас. Все остальные были уже на борту. Якорь был поднят, и яхта готова к отплытию. Мы с Твичеллом взошли на борт и поднялись в маленькую кают-компанию на верхней палубе. Дверь стояла открытой, и, приближаясь, мы слышали доносившиеся оттуда веселый смех и разговор, и я понял, что поглощенные мирской суетой люди прекрасно проводят свое суетное время. Но когда в дверях появился Твичелл, веселье оборвалось, будто выключенное какой-то электрической кнопкой, и веселые лица суетных людей тотчас приняли выражение самой добродетельной и глубокой серьезности. Последнее слово, которое мы слышали, было имя Ричарда Крокера, прославленного лидера Таммани [165] , универсального болтуна и главного мародера муниципальной кассы. Твичелл обменялся со всеми рукопожатиями и разразился тирадой:
165
Таммани – политическая организация внутри Демократической партии в Нью-Йорке (конец 1800-х – начало 1900-х), добивавшаяся политического контроля путем коррупции и марионеточной системы, при которой политические партии полностью подчиняются воле своего босса.
– Я слышал, вы упомянули Ричарда Крокера. Я очень хорошо знал его отца. Он был главным возницей в нашей бригаде во время Гражданской войны, в бригаде Сиклса; прекрасный человек, прекраснейший в мире. Он всегда был заляпан грязью, конечно, но это не имело значения. Он был подлинным человеком, образованным, высокообразованным, начитанным, специалистом в области классической филологии и не просто поверхностным грамотеем, а настоящим ученым: зачитывал вслух из греческого Священного Писания, а когда не имел его под рукой, то мог декламировать по памяти, и делал это хорошо и с чувством. Как-то раз я с радостью заметил, что он часто приходит воскресным утром, садится под деревьями с нашими ребятами и слушает мои богослужения. Я не мог удержаться от того, чтобы ему представиться – то есть не мог удержаться от того, чтобы не поговорить с ним об этом: «Мистер Крокер, я хочу сказать вам, какое удовольствие мне доставляет видеть, как вы приходите и сидите с моими ребятами и слушаете меня. Ибо я понимаю, чего вам это должно стоить, поэтому я хочу выразить свое восхищение человеком, который может отодвинуть в сторону свои религиозные предрассудки и выказать такую широту и терпимость».
Он вспыхнул и сказал с красноречивым нажимом: «Мистер Твичелл, вы что же, принимаете меня за проклятого паписта?»
Мистер Роджерс проговорил мне потихоньку:
– Это освобождает меня от бремени беспокойства.
Твичелл, с его большим сердцем, широкими симпатиями, безграничной добротой, благотворительностью и великодушными поступками, являет собой тот тип человека, к которому люди всех возрастов и обоих полов летят за утешением и помощью в пору невзгод. Его всегда осаждают такого рода люди. Как-то – много лет назад – один молодой осел, вскормленный одухотворенными богослужениями Твичелла, искал с ним личной – очень личной – беседы, и добившись ее, сказал: