Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях
Шрифт:
Я уповаю на тот тип политики, образ которой был задан в свое время Сахаровым. Вы понимаете, что осуществлять такую политику – как это ни банально звучит – могут люди с высокими моральными качествами. И если российский народ, несмотря на все нелестные эпитеты, которыми его награждают, сумеет выдвинуть таких людей, он, я уверен, способен будет и построить правовое государство. Государство нравственного здоровья, высшей культуры и подлинной человечности. Государство, созданием которого россияне и докажут как раз, что в историческом творчестве они способны на что-то большее, чем бронированная Империя Зла. Но для этого нужно время.
– Не с этим ли
– Я впервые увидел его два года назад в Ватикане, на предсинодальном симпозиуме, где я выступал. И вот теперь несколько членов общества В. Соловьева – и я с Сергеем Аверинцевым в том числе – были приняты Иоанном Павлом II, который проявил глубокий интерес к тому, что происходит сейчас в России. Вам наверняка известно, что отношения между католической и православной Церквами носят – как бы это выразиться помягче? – весьма деликатный характер. И ослабить такое напряжение мог бы, например, общеевропейский культурно-религиозный центр, где христианская интеллигенция разной конфессиональной принадлежности могла бы тесно сотрудничать на общем поле культурной христианизации России и Запада. Как я понял из нашей двухчасовой беседы с папой, католическая церковь искренне стремится к сотрудничеству и с православной церковью вообще, и с православной интеллигенцией в частности.
– Итак, вы надеетесь на изменения в России, на реформы. Но почему же в России до сих пор все реформы проваливались?
– На этот вопрос уже ответили Ключевский и Соловьев – концепцией догоняющего развития. Чтобы в межгосударственных отношениях быть с Западом вровень, Россию приходилось «вздергивать на дыбу» и Ивану Грозному, и Петру I. Но 300 лет отставания, вызванные нашествием татар, не прошли бесследно: реформы, всегда проводившиеся сверху, перегоняли уровень внутренней подготовленности к ним народа.
– А теперь, вы считаете, народ «созрел»?
– В определенном смысле – да. Во всяком случае, в нашем кошмаре он проявляет совершенно удивительный инстинктивный здравый смысл. Вы же слышите, что Ельцина и правительство ругают на каждом перекрестке, а между тем на референдуме люди не захотели их менять. Потому что они хорошие? Нет – потому что другие, рвущиеся к власти, еще хуже. Реставрации коммунизма большинство населения не хочет, оно сыто им по горло.
– Вам не приходила мысль, что России просто не дают встать на ноги?
– Эту точку зрения разделяют и Максимов, и Зиновьев, да и многие другие люди на Западе. В самом деле, основания так думать есть. История противостояния двух систем – капиталистической и социалистической – задействовала достаточно серьезные механизмы: армии, ЦРУ, КГБ. И старый менталитет, связанный с их существованием, все еще жив. «Раз коммунистическая Россия признала свое поражение, надо ее добить». Но на том же Западе есть и другие настроения. В том возможном грядущем конфликте «Запад-Восток», который на наших глазах набирает силу, мир может быть спасен только в том случае, если Россия станет равноправным партнером Запада.
– Каким вам видится литературный процесс сегодня?
– Если еще недавно читателю было интересно – возвращались книги Гроссмана, Домбровского, Пастернака, – то теперь наступило затишье. Это и понятно. Для появления литературы, способной глубоко и художественно масштабно осмыслить и освоить настоящее, нужно время. Но я могу назвать имена, чье творчество мне интересно.
– Виктор Ерофеев говорит, что место критики в лакейской. Что вы думаете о роли критики?
– Критика всегда была самостоятельным видом литературного творчества. Стало быть, ее задача заключается вовсе не в обслуживании писателя. За примерами ходить далеко не надо. Мы знаем Белинского и Писарева, Мережковского и Бердяева как прекрасных литературных критиков. Но их имена остались в истории русской словесности еще и потому, что они были крупными мыслителями. Настоящая литература всегда существовала и укладывалась в наше сознание с помощью критики, а не сама по себе. Говорить о ее лакейской роли можно только в случае, когда весь мир так и видишь: лакейская, буфетная, господская и т. д. Но культурное пространство такой подход не допускает.
– Сейчас критика почти исчезла из периодики. Да и ваши статьи я не встречаю. С чем это связано?
– Я очень люблю работать с текстом. И всегда придавал большое значение своему делу. Но каждый, кто занят изданием журнала, знает все круги ада, которые мы проходим. Если бы не помощь «Инкомбанка», нас вообще бы сегодня не существовало. Кроме того, в редакции «Континента» всего четыре человека. И первые полгода мы выпускали номера, которые задолжали (не по нашей вине) в 1992 году. К стыду своему, все никак не могу закончить книги о Достоевском и о русской религиозной философии конца XIX-начала XX века. Впрочем, недавно в 75-м номере «Континента» у меня вышла статья о Солженицыне, а в 76-м – этюд о теме зла у Достоевского. А наладим выпуск журнала – и книги допишу.
Чужой среди своих
Рукопись Ивана Алексеева ко мне попала случайно. Издательство «Советский писатель», где я тогда работала, доживало последние деньки, и об издании книги никому не известного автора не могло быть и речи. Издательство «Молодая гвардия» текст сверстало, но после долгих раздумий книжку печатать отказалось: невыгодно издавать современников. Наконец, издательство «Слово» летом прошлого года выпустило первую книгу тридцатидевятилетнего писателя и врача Ивана Алексеева. И не прогадало: сборник рассказов «Мужчина на одну ночь» критики выдвинули на премию Букера-93.
– Как же состоялся ваш литературный дебют?
– Мне было, наверное, лет восемь, когда, попав в больницу, я сочинил что-то вроде детектива. В детстве писал, как и подобает графоману, очень много. Лишь в 1984 году «Литературная Россия» опубликовала рассказ «Письмо». Это и был мой дебют в печати. Я сделал еще пару заходов, правда, уже в другие редакции, но получил отказы. К примеру, в «Литучебе», для начала похвалив меня, затем спросили: «Вы кто по профессии?» – «Врач». – «Ну вот и пишите о врачах», – посоветовали мне.