Автохтоны
Шрифт:
Преданность делу может завести очень далеко, подумал он, ерзая и пытаясь продавить в матрасе удобную ямку. Так далеко, что ты в конце концов ухитряешься забыть, какому именно делу ты предан. И тогда то, что казалось лишь внешним, случайным, лишь средством для достижения цели, становится самой целью.
Может быть, Петронию просто нравилось участвовать в оргиях. А все эти рассуждения о благе отечества, о влиянии на тирана в конце концов стали просто самооправданием, ничем иным. Сладостное падение, прикрытое фиговым листиком ханжества. И в этом пижонском его уходе не
Она вернулась, держа перед собой поцарапанный поднос из прессованной пластмассы, на котором дымилась алюминиевая миска. Фишка заведения, да. Но еще и удобно таскать вниз, в подполье. Шапка пены переползала через край кружки, как биомасса в известном фильме, и, чтобы не заляпать все пеной, она шла, плавно покачивая бедрами, той влекущей походкой, которая отличает женщин-водоносок, что бы они ни носили – коромысло или кувшин на голове.
– Спасибо, – сказал он и аккуратно поставил поднос рядом с матрасом. – Вообще-то я терпеть не могу есть в постели. Повсюду крошки и вообще… Очень негигиенично. А если вы будете все время так раздувать ноздри, то однажды ветер переменится, и вы…
– Придурок, – сказала она сдержанно, – шут.
– Вы влюблены в него, правда? В этого вашего команданте.
Она размахнулась и влепила ему пощечину. Он увернулся, но скулу она все равно задела. Рука у нее была тяжелая. Удачно, что он поставил поднос. Иначе был бы весь в пиве.
– Если бы не приказ… я бы…
– Поставили к стенке?
– Вы не заслужили даже пули.
– Серебряной?
– Что?
– Да это я так. Посидите со мной, Лидия. Просто так.
Холодное каменное лицо чуть дрогнуло, но она решительно тряхнула головой, словно знала специальное хитрое движение, которое вновь превращало живую плоть в мрамор.
– Вы – никто, – сказала она с прежним отвращением, – случайный человек. Я не понимаю, почему…
– Обо мне так печется этот ваш команданте? Я тоже не понимаю, – признался он.
Она пожала плечами и отвернулась, но он окликнул:
– Погодите! А еще ниже – что?
Она обернулась. Из-под косынки не выбивалось ни одной пряди.
– В каком смысле?
– Должен быть еще один уровень. Не может не быть. Что там? Храм Баал-Зебуба? Шуб-Ниггурата? Йог-Сотота? Еще одна дверь с табличкой «Вход воспрещен!». Еще одна лестница, ведущая вниз. Вон там, например!
– Туда нельзя!
– Разумеется, – сказал он устало. – Разумеется.
Края пластикового подноса выкрошились, словно бы их кто-то обгрыз. Кто-то маленький и вредный. Кто-то, кто питается прессованной пластмассой.
Он, скорчившись на матрасе, мельком подумал о четвертом уровне, где живут мутанты, люди икс, черепашки-ниндзя, пожиратели пластика, и о пятом уровне, и дальше, дальше, глубже, вплоть до огненного ядра Земли, где странные огненные существа ворочаются в раскаленной лаве, но додумать мысль не успел, потому что уснул.
Ботинок был тяжелый и прочный. Вообще хороший был бы ботинок, если бы не двинул ему тупым носком
Два ботинка. Ноги. Числом две. Все как положено.
Утро? Вечер? Электрический свет. Тусклый. Где это он? Ах, да.
Матрасы, люди на матрасах. Мать кормила грудью ребенка, старуха вязала носок. Мужчины в камуфляжке сгрудились у стола с расстеленной картой. Он не мог отсюда разглядеть, та это карта или уже другая. Девушка в фирменном фартуке, дважды обернутом вокруг худеньких бедер, катила сервировочный столик с алюминиевыми мисками и дымящимся чайником. Наверняка у них есть грузовой лифт или подъемник, не бегают же они по лестнице взад-вперед с подносами…
– Вставайте. – Она с отвращением поглядела на него. Очень он ей не нравился. Жаль. Или уже не жаль. – Пора. Я вас выведу.
– На расстрел?
– Опять юродствуете?
– Нет. Честное слово, нет. Скажите, а прежде чем… я могу умыться?
– Умоетесь наверху.
Вот ведь плохая привычка каждое утро чистить зубы – не почистишь и уже чувствуешь себя не так.
– Я бы хотел не только умыться.
– Хорошо, – сказала она сухо.
Она ждала у двери обшарпанной, обложенной потрескавшимся кафелем кабинки. Конвоир. Возможно, прекрасный конвоир.
– Теперь я понимаю, почему в сортире хостела висит объявление «Дорогие пионеры, просьба бумагу и другие предметы в унитаз не бросать», – сказал он, выходя и машинально пробегая пальцами молнию ширинки. – Городские канализационные сети не рассчитаны на такую нагрузку. Сколько вас тут? Сто? Двести? Больше? Кстати, вы платите за коммунальные услуги?
– Прекратите глумиться.
Интересно, почему люди высоких идеалов так любят говорить штампами?
– Передайте своему команданте, он выбрал неправильную стратегию. Эти люди не справятся. Чтобы подняться против тирана и выстоять, надо быть свободным. А они всю жизнь провели в подземелье.
– Война начнется на поверхности, а закончится в бункерах. Они умеют жить под землей. А вы нет. Никто не умеет.
– Знаете, я предпочту погибнуть наверху. У меня клаустрофобия. Спасибо, что приютили. Кровью где расписаться? Что не выдам и все такое…
Она даже не дала себе труда ответить, только подтолкнула в спину, и он покорно пошел к выходу. Снаружи только-только светало.
Хорошо, когда есть место, куда можно вернуться. Сейчас он поздоровается с Вероничкой, зайдет в свою комнату, поменяет рубашку и носки, побреется, почистит зубы, примет душ. Надо же, этой ночью мне ничего не снилось. То есть, совсем ничего.
С каждым очередным лестничным пролетом гарью пахло все сильнее. Он ускорил шаги.
Вероничка сидела на диванчике, скрестив босые ноги, и перекрашивала ногти в интенсивно-красный. Лоб у Веронички был в саже.
– Что стряслось?
Рукой, сжимающей пузырек лака, она показала на наушник. Отставила лак, опустила наушники на шею и вновь взялась за кисточку. Он услышал наконец музыку. Коэн. Она слушает Коэна?
Остро пахло ацетоном. Ко всему прочему.
– Я спрашиваю, что случилось? Пожар?