Автоликбез
Шрифт:
Вас тянут: включите «аварийку», зажигание и нейтраль. Вы должны держать буксир постоянно натянутым, лучше, чтобы он вообще не касался земли, особенно на спусках. Тогда не будет резких рывков вашей машины, даже если буксирующий не очень опытен. Для этого нужно держать правую ногу на тормозной педали и по необходимости подтормаживать. Перед остановкой — у светофора, закрытого переезда и т. п. — вы своей машиной должны плавно останавливать переднюю. Если двигатель ваш не работает, это будет нелегко, но возможно — не забывайте о ручнике.
Где
А если и ДПС нет, то лучше отъехать подальше в лес, чтобы с дороги не было видно, и там можно отдыхать спокойно. А утром — счастливого пути!
Кругосветка (СССР)
...Первые километры по нашей земле для всех иностранцев оказались потрясением.
Мы долго не могли понять, почему все они так медленно едут: 80 км в час — максимальная! Ведь мы так ни в какой график не уложимся.
Когда на одной из остановок они раздали всем рации, а мы их включили, все стало ясно.
— Бука одестра, рогацци! Аттантива, бука синистра!* — слышались в них то и дело взбудораженные итальянские голоса.
«Какие ямы? Где они их увидели? — недоумевали мы сначала. — Да Брест — Минск чуть ли не лучшая у нас дорога!»
Оказалось, это не ямы, а асфальтовые увалы, гладкие волны, на которых подвески их машин «пробивали» при скорости более 70 — 80 км в час. Наши шли и 120 безо всяких ударов. Раскачивались, колыхались — это да, но так даже веселее!
Честно говоря, мы приуныли, хотя ситуация после Бреста поменялась на сто восемьдесят — в Европе они нас без конца подгоняли: ехать восемьдесят — это мука.
Я шел первым, а передо мной гаишник на «Волге» полыхал всеми цветами радуги, как самец в брачную пору. Стоило увидеть ему встречного или попутного, он бросался на него, как стервятник на жертву, встречному — в лоб, а на попутного — боком и орал в «матюгальник» так властно и грубо, словно мы везли атомную бомбу:
— Стоять! Принять вправо! Стоять, мать вашу!!!
Машины шарахались от него, вздымая тучи пыли с обочин, шарахались и виляли так резко, что несколько раз мы за жизнь людей в этих машинах вздрагивали — ну нельзя же так! Попутных еще можно попросить принять вправо, а встречные-то нам совсем не мешают, дорога вон какая широченная.
Скажу честно — ехать с таким сопровождением было противно. А иностранцы наши от него просто обалдели. После каждого резкого «налета» гаишника рации итальянцев долго молчали, и нам было стыдно за нашу страну. А потом из треска волн возник голосок американки Сусу, она обращалась ко мне:
— Юрий, это у вас называется остатки тоталитарного общества, да?
С этой Сусу вообще были проблемы. Каждое утро, где
В душ она ходила обязательно, даже если он был за пару километров от лагеря. В ресторанах и столовых она неизменно подходила ко мне:
— Юрий, попроси, пожалуйста, сделать для меня что-нибудь вегетарианское.
И я шел, и приносил. А она, вскинув брови, спрашивала:
— Юрий, почему русские так много пьют?
Следующим потрясением цивилизованных наших спутников было полное отсутствие туалетов на шоссе, заправках. Один, правда, попался, где-то в Прибалтике, но когда Сусу вышла из него, ее чуть не вырвало: там было по щиколотку мочи.
Чем больше углублялись мы в Россию, тем чаще ловил я себя на том, что вижу все по-другому, не так, как раньше, а острее и болезненнее. И не только плохое, хорошее тоже — рассвет какой-нибудь потрясающий, красивую девушку. Я понял, что вижу наши реалии глазами иностранцев.
А они не только их видели — они снимали. Они снимали все: заспанную бабу в грязном жилете, провожающую у переезда скорые поезда; пьяного, ползущего на четвереньках на обочине; вымершие деревни с полуразваленными черными избами. Они спускались при нашей протекции в бастующие шахты Кемерова, посещали тюрьмы на арендованном нами вертолете, они первыми снимали последствия тайфуна «Джуди» на Дальнем Востоке: вздутые плавающие трупы коров, опрокинутые дома, поваленные деревья, и мы видели, каким восторгом светились их лица.
И Гвидо однажды не выдержал, выдернул из толстого бумажника пять или шесть сотенных долларовых бумажек — целое состояние! — и протянул то ли нам, то ли пилотам, а кто-то из нас купеческим жестом засунул эти бумажки обратно: брось, мол, парень, не мелочись, это мы не за деньги — для тебя, друга, делаем, знай, мол, наших. И мы хлопали их по плечам.
Идиоты! Мы — идиоты! Эти итальянские ребята не коров мертвых видели, не грозную стихию, а много тысяч долларов, за которые они этот сюжет продадут мировым телеагентствам!
Если в Бресте, как вы, надеюсь, помните, наши непьющие иностранцы лишь пригубили шампанское, то чем глубже мы в нашу страну заезжали, тем больше она расшатывала в них устои цивилизации.
В Тбилиси меня разыскал друг юности, вышедший в большие чины, и подарил десятилитровую канистру первоклассного грузинского коньяка, и что вы думаете? Она кончилась тик-в-тик на краю земли русской, во Владивостоке, потому что по вечерам, когда мы расселялись по палаткам, через какое-то время со всех сторон нарождался шорох — это отечественные и иностранные тела ползли, шли, брели по траве к палатке моей и по очереди просовывали в ее щель руки со стаканами, кружками. Я наливал всем по-братски.