Айвазовский
Шрифт:
Прибыв к академическому зданию, Иван Айвазовский остановился перед величественными скульптурами. Вход в Академию художеств тогда, как и в наши дни, охраняли величественные монументальные скульптуры сфинксов, установленные здесь по повелению императора Николая I. На их постаментах высечена надпись, которую с трепетом прочитал Иван Айвазовский, как читают ее и в наши дни молодые художники, начинающие здесь свой путь в профессиональном постижении искусства: «Сфинксъ из древнихъ Фивъ въ Египте перевезенъ въ градъ Святого Петра въ 1832 годъ».
Так в 1833 году началось обучение И. К. Айвазовского в Императорской академии художеств «на счет Кабинета Его Императорского Величества». Под гулкие академические своды он вступил уже не как Ованес Гайвазовский,
Свой путь художника в «храме искусств» он успешно начал как исторический живописец. Эскиз композиции на заданную тему «Предательство Иуды», подготовленный им в 1834 году, всего после года обучения в Академии, произвел весьма благоприятное впечатление на преподавателей Академии. Важно отметить, что, несмотря на достаточно жесткие рамки академических канонов и определенность тематики, молодой художник неформально подошел к решению поставленной задачи. Ученическая работа отражала эмоциональность автора, его «вживание» в сюжет. С помощью языка линий и красок в композиции показан весь драматизм происходящего. Тогда молодой Айвазовский не мог предполагать, что спустя несколько лет ему придется обратиться к теме предательства уже в реальной жизни, пережить всю горечь зависти и наветов наставника, едва не лишиться возможности продолжать свой творческий путь.
Эскиз «Предательство Иуды» уже позволял судить об уверенном рисунке, грамотном, глубоко осмысленном композиционном построении, но не выходил за рамки академических канонов, не отличался самобытностью художественного прочтения образа, не раскрывал яркую индивидуальность автора. При многогранной одаренности все же подлинным призванием дебютанта являлась пейзажная живопись, почему он и был определен в пейзажный класс известного педагога Максима Никифоровича Воробьева, выдающегося мастера романтических ландшафтов.
В Петербургской академии художеств со времени ее основания существовала определенная иерархия жанров, а следовательно, и классов. Если к главенствующим в разные периоды относились классы батальной, исторической, портретной живописи, то пейзажный класс к ним не принадлежал. Однако время вносило свои коррективы, расставляло иные акценты, и пейзажная живопись робко начинала отвоевывать права в отечественном искусстве XIX столетия. Ярким примером тому мог служить класс пейзажной живописи во главе с Максимом Никифоровичем Воробьевым, известным художником как для своей эпохи, так и ныне.
Он прославился как мастер пейзажных композиций и как педагог – наставник целой плеяды молодых пейзажистов. Этот незаурядный человек всего достиг благодаря своему таланту и целеустремленности. Он, сын солдата, дослужившегося до унтер-офицера и ставшего смотрителем Академии художеств, успешно учился здесь у архитектора Ж. Б. Тома де Томона, завершил обучение как пейзажист в 1809 году. Через пять лет Воробьев был удостоен звания академика, начал преподавать в «храме трех знатнейших искусств» на Васильевском острове, позже получил звание заслуженного профессора. Его центральные произведения, созданные после поездки на Ближний Восток, вполне отвечали канонам академического искусства: «Вход в храм Воскресения Христова в Иерусалиме» (1822), «Внутренний вид церкви на Голгофе в Иерусалиме» (1824), «Внутренний вид армянской церкви в Иерусалиме» (1820-е).
Свое мастерство неравнодушно, профессионально, последовательно он смог передать нескольким десяткам учеников, среди которых признания достигли И. К. Айвазовский, А. П. Боголюбов, Л. Ф. Лагорио, братья Чернецовы и некоторые другие, а наиболее талантливым и успешным, несомненно, стал среди них феодосийский маринист. Увлеченный педагог смог немало преподать ему, в том числе передать свою жажду путешествий, благодаря которым, пожалуй, каждый творческий человек получает особый опыт, вдохновение, обретает новые образы и идеи. В 1820—1830-е годы М. Н. Воробьев объехал немало стран. Наиболее длительная и значимая поездка по Малой Азии, Греции, Ближнему Востоку состоялась в 1820–1821 годах благодаря его членству в дипломатической миссии Д. В. Дашкова. Свои графические произведения, подобия путевых заметок, и рисунки, и акварели, пейзажист создавал в окрестностях Стамбула, на островах Греческого архипелага, в древней Смирне, на Святой земле. В его творчестве нашли отражение и итальянские впечатления, в том числе образ острова Сицилия, о чем педагог увлеченно, образно рассказывал ученикам. Слушая его, просматривая путевые наброски, Иван Айвазовский задумывался о возможности предпринять подобное путешествие, но в то время мог лишь мечтать об этом, не предполагая, что его мечта сможет осуществиться в недалеком будущем.
Максим Воробьев, отчасти в силу своего происхождения из низших социальных слоев, отчасти из-за четко выработанных жизненных ориентиров, особенно ценил в учениках истинный талант, преданность искусству, безграничное трудолюбие, четность и открытость нрава. И потому Иван Айвазовский, сполна обладавший всеми этими качествами, сразу же заслужил расположение учителя, который общался с ним с отеческой теплотой, всегда был готов помочь и поддержать. Юный пейзажист с первых шагов в Академии отвечал Максиму Никифоровичу уважительным, внимательным отношением, полностью доверял его мнению, точно и старательно исполнял все его советы. Очень быстро для всех в Академии стало очевидно, что юный феодосиец делает несомненные успехи, следуя рекомендациям, работает все же творчески, вырабатывая самобытный художественный язык. Что было совсем не просто в жестких рамках академических требований. С необходимыми учебными заданиями он справлялся так легко, что готов был выполнять их вновь и вновь, но при этом ставил перед собой все более сложные творческие задачи.
Молодому маринисту оказалась близка и наиболее сильная сторона искусства М. Н. Воробьева, подчеркивающая художественную индивидуальность, – умение передать эмоции, душевное состояние человека через пейзаж, найти созвучия им в природе. Однако акцент на написание городских ландшафтов – ведут (ит. veduta – «вид») – в учебной программе пейзажного класса представлял меньший интерес для феодосийца, вся сознательная жизнь которого так или иначе была связана с морем.
Постепенно Айвазовский привыкал к жизни в Северной столице, к ее климату. Сначала для южанина-провинциала здесь все казалось непривычным, порой пугающим, но все же впечатлительный юноша не мог не любоваться видами города, скромно-сдержанной красотой местных пейзажей. Его выдающийся современник, французский писатель Теофиль Готье, обращаясь к характеристике цвета, описывал свои впечатления от зимней петербургской природы: «Снеговая туча очень нежного и тонкого серо-жемчужного цвета огромным полотном потолка нависла над городом. Казалось, она опиралась на колокольни и шпили, как на золотые столбы. В этом спокойном и нейтральном освещении были видны все красоты зданий, окрашенных в светлые тона и покрытых морозной серебряной сеткой. Напротив, на другой стороне реки, имевшей вид полузасыпанной снежными обвалами долины, высились ростральные колонны из розового гранита на фоне колоссального здания биржи. На краю острова, где Нева раздваивается, шпиль Петропавловской крепости смело устремлялся вверх своим золотым острием, ярко сияющим на сером фоне неба» [41] .
41
Готье Т. Путешествие в Россию. М.: Мысль, 1988. С. 94.