Аз Бога Ведаю!
Шрифт:
Лют молился!
Плеть полетела к трону, а Ольга, собою не владея, на колени пала перед спиной склоненною.
– Помилуй, боже! Он и впрямь святой!..
– Я не святой, – промолвил Лют, – я суть блаженный…
13
Он одолел хазар…
Смерть кагана, падение Саркела и столпотворение в сакральной башне необратимо было: обережный круг, золотая змея, держащая себя за хвост, ядовитый зуб вонзила в свое тело – исход был предрешен. Смерть каганата неотвратимой стала, однако же как всякая змея, даже разрубленная на части и дух испустившая, она еще продолжала жить, и каждый член ее не потерял движения, не полз, но шевелился, и Святослав, словно и вправду кот, играл с ней, не уплотняя время, а напротив, тянул его: не для услады и не тщеславья ради
Он ведал, что такое тьма, сам бывши в ее власти, и если б не вкусил сей плод, не знал бы его мертвящего начала, которое, как дух болотный, вздымаясь из глубин, незримо пронизывает все пространство, и тварь живая, надышавшись, гибнет не вмиг, а будто засыпает в приятной неге и истоме. Но над главою день и ночь сияла звезда Фарро и не давала сойти с пути и заплутать в сей предрассветной мгле.
Он ведал тьму, и посему лишь мог зреть путеводную звезду; его дружина, не искушенная в подобных страстях, мир принимала как он есть, и потому стихии предавалась. Роптал наемный полк, взирая на сокровища, ногами попираемые, и норовил поднять, а Претич и витязи его, победой вдохновившись и презревши волю князя, ходили по степи, искали супостата, чтобы сразиться, а не найдя, зорили и палили городки хазар, отнимая жен и скот, словно кочевники лихие. И княжий полк, из витязей отменных, мужей бо ярых, кои, присягая оружием клялись стоять за Русь под полной княжьей волей и за него живот отдать, не менее наемников роптали, да мзды не требовали – тянули Святослава добить Хазарию, взять города их иль в Русь пойти, чтобы вернуться летом. Мол, что стоим в степи и ждем? А дома дети, жены…
Тьма застилала очи – они ж того не зрели. Не зря же говорят: нельзя войти в воду и не замочиться…
Когда же, осадой обложив Итиль, на приступ не пошли, а простояв под стенами весь студень, по слову князя отступили и двинулись обратно, в Киев, взроптала вся дружина. Мол, хазары, на стенах стоя, смеялись вслед – испугалась русь! Ушла с позором! И каково их радость слушать, каково внимать обидным крикам, когда от победы полной были на вершок?..
Иные витязи, обиды не сдержав, шумели:
– Мы присягали, князь, идти с тобой к победе! А с ратища бежать и боя не приняв, сие – и сами можем, без вождя!
И токмо сыновья молчали, позрев, как их отец то землю слушает, приникнув ухом, то смотрит в небо или достанет заветный свиток – нечитанную книгу, и письмена прочтет. Едва утихомирилась дружина, свыкнувшись с мыслью, что в Русь идут без славы, без победы и добычи, как князь внезапно сошел с дороги киевской и повернул на Курск. Там же, у самых стен, когда куряне навстречу вышли с хлебом-солью, и дара не вкусивши, Святослав вдруг порскнул к Дону. На переправе самый стойкий витязь уж не смог сдержаться:
– Куда бежим? И от кого?
– Никто не гонится за нами! Мы ж рыщем по степи, подобно зайцам!
– И впереди никто не ждет! Нет ни союзников, ни супостата!
– Ответствуй, князь!
– Дале не пойдем, коль не ответишь!
– Добро, – промолвил Святослав. – Здесь постоим и подождем дозоры. А как придут, я вам скажу. Покуда наводите переправу, нам все одно идти за Дон.
Стояли день, другой, и вот к исходу третьего дозоры дальние примчались, кони в пене.
– Она идет к Итилю! – закричали. – При ней дружина и обоз! А гонцы ее летают по всей степи, тебя ищут, князь! И весть несут, чтобы немедля замирился с каган-беком и возвращался в Киев!
– Да кто – она?! – возреял над дружиной тысячеголосый рев.
– Се мать моя, – ответил князь. – Отыщет нас, и будет поединок, а мне заказано дважды ходить одним путем. И посему бегу я не от матери – от гибели своей.
– Княгиня против сына встала?!
Шумливый Дон примолк, и вся природа окрест вдруг замерла и онемела, вспомнив, как по сиим степям когда-то скакала всадница, отыскивая сына, чтобы сойтись с ним в поединке. Окинув взором воинство, князь тишину нарушил.
И трубный его голос в сей раз печальным был.
– Нет, други, не княгиня! Весь мир супротив нас восстал. Поелику мы поразили не каганат, а золотого змея, повившего царей и царства их. Отравленные ядом, они ослепли
– Бросай копье! – откликнулся боярин Претич.
– Бросай, князь! – несмело подхватили витязи. – Куда оно тебе укажет путь, и мы туда пойдем…
– И мы пойдем! – от мощи голосов вдруг ожила природа. – Не медли же, бросай!
– Наш путь и так известен, – ответил Святослав. – След образумить союзников хазарских, кои мыслят прийти на помощь и ударить в спину, когда мы вновь вернемся к стенам Итиля. За Дон пойдем! За реку Ра!
Запершись в Итиле с войском, Шад Приобщенный и ныне каган, единовластный царь Хазарии, к осаде изготовился и ждал не приступа, но зрелища, когда сей дерзкий русский князь не с ним сразится, а прежде с матерью своей, княгиней Ольгой, сойдясь под стенами на поединок. Воля, коей кичилась Русь и отвергала рабство во всякой ипостаси, добра для утехи на турнирах и пиров; однако же для создания государства – империи тем паче! – сия забава не годилась, поелику была как обоюдоострый меч. Исполненные волею князья способны объединиться, чтобы достичь желанной цели, но ее достигнув, тотчас же утрачивают сие единство. Всяк сам себе был царь и бог, всяк поступал лишь по своей охоте и не учитывал желаний ближних. Гордыня и тщеславие, как два крыла, вздымали вольные народы над бренною землей и заставляли свариться из-за пустого, и меч поднимали брат на брата, сын на отца.
Там, где считают сутью существованье мира – все равные средь равных, там жди крамолы и пожара.
Без полного повиновения, без унижения и страха силы, без мудрости – лукавства и обмана, не то что государства, и рода не сдержать в руках. Мать непременно пойдет войной на сына! Своенравная княгиня, трудами двух царей отбитая от русской веры и обращенная в христианство, совокупленная душою с мертвым богом, распятым на кресте, ослушаться советов не посмеет, ибо сама отторгла чары и оберег богов поганых, старухой стала! И потому не стерпит самовольства князя: годы покоя просят, тихой молитвы к богу, покаянья – за прошлые грехи. Коль нужно усмирить лихую душу, буйный нрав и дерзость, след исподволь и неустанно внушать страх перед богом, направлять по дороге покаяний. Не с мечом в деснице, но на коленах и с крестом пусть же стоит княгиня и молит отпущение грехов! За жизнь свою она их много натворила… И если ей шепнуть, что для искупления ей нужно совершить еще один, последний – встать супротив сына, княгиня встанет: привычнее с мечом, нежели в храме, лбом упершись в стену…
Однако одержимый сын, имея материнский норов, не покорится ей, напротив, рассвирепеет, как лев подле добычи.
Им не избегнуть битвы!
И когда умучают друг друга под стенами Итиля, когда иссякнут силы полков, булгарский царь Биляр на лодках подоспеет, и выйдя на берег, покончит и с князем, и с княгиней. Ей космы срежут, а ему – оселедец, коим он гордится, но вкупе с головой…
Тем часом печенеги пойдут на Киев, оставшийся без власти. Булгары же с Балкан, те самые, которых хан Аспарух увел когда-то в Сияющую Землю, пойдут на стольный град кружным путем, а царь Биляр со своим войском в Полунощь двинется и Новгород возьмет. Князь печенежский, Куря, непомерно лют и жаден, а посему с булгарами не пожелает разделить добычу и киевский престол. Их распря затяжная продлится долго и за собою повлечет безвластие и смуту на Балканах…