Азарт среднего возраста
Шрифт:
Этот глухой стук закрывающейся двери ударил Варе по сердцу так, будто ей в грудь попали камнем. Не душевной болью он отозвался, не той, которую можно и выдумать, а физической, которую выдумать невозможно.
Но что же? Она и хотела ведь, чтобы он ушел. И знала, что он уйдет. Всякий мужчина уйдет, если он приехал, чтобы увидеть женщину, а она говорит, что все это одни только его выдумки. Варя специально подбирала слова, которые заставили бы его уйти точно. Потому что не знала, что стала бы делать, если бы он остался.
Она
Две недели, прошедшие после аборта, Варя жила как под наркозом. Сначала ей даже казалось, что это настоящий наркоз так длительно на нее действует, но потом она поняла: ну что за глупости, всякое лекарство давно уж из нее вышло. Просто жизнь ее обессмыслилась, вот и наркоз.
Она не жалела о том, что сделала. И даже если бы ей сказали, что детей у нее теперь не будет никогда, она все равно ни о чем не пожалела бы.
Просто за все надо платить. И одна расплата влечет за собой другую. На том залитом бестеневым светом столе она заплатила за то, что вышла замуж не любя. Что три года жила с мужем, хотя уже через неделю поняла, что не должна с ним жить, потому что он посторонний, во всем ей чужой человек. Что той своей вялой, ничего не выражающей жизнью с ним дала ему право думать, будто он может ею распоряжаться.
Но и то, что произошло с нею потом, когда она вышла из больницы, тоже было расплатой. Теперь уже просто за убийство; Варя не пыталась назвать то, что сделала, иначе. Та вторая расплата была – пустота. Мертвая пустота, в которую она погрузилась.
А теперь, когда Александр Игнатьевич закрыл за собою дверь дома, произошла расплата третья – за то, что она стала мертвой женщиной, с которой не может, не должен быть такой человек, как он. И эта третья расплата оказалась страшнее первых двух. Страшнее всего, что когда-нибудь происходило в Вариной жизни.
Варя стояла посередине комнаты, не в силах ни шагу сделать, ни присесть на стул. Впервые за все время, что она стала сюда приезжать, дом этот показался ей чужим.
Неделю назад она взяла отпуск, чтобы побыть здесь подольше. Ей казалось, что одиночество – настоящее, ничем не нарушаемое, какое она знала только здесь, в клубящемся сиренью, залитом весенним солнцем саду, – поможет ей разорвать мертвую пелену, которая окутала ее так плотно.
Но надежда эта оказалась напрасна. Варя жила в Александрове безвыездно, но ощущение, что живет она не в живых деревянных стенах, не в клубах сирени и речного тумана, а в мертвой пустоте, ее не покидало.
Да еще и погода испортилась: вместо раннего в этом году тепла началось ненастье. Небо оделось мраком и опустилось так низко, словно хотело раздавить Варю своей серой облачной тяжестью. С утра до сумерек стояла беспросветная полумгла, и от этого казалось, что день вообще не наступает.
И так это было до той минуты, когда Варя увидела Александра Игнатьевича, идущего к
Поступь у него была тяжелая, а походка легкая. Это было странно, и Варе трудно было бы объяснить, что это значит. Но она и не собиралась никому этого объяснять. Она смотрела, как он идет к ней под яблонями, отводя ветки, чтобы они не задевали его плечи и не мешали идти. Яблони в этом саду были старые, и даже нижние их ветки росли высоко. Но он сам был высокий – им вровень. И не было между яблоневыми ветками просвета шире, чем его плечи.
Все у нее внутри взметнулось, задохнулось, рванулось к нему… И в то же мгновенье разум, охлажденный долгой пустотою, сказал ей жестко и ровно: «Ты что? Думаешь, у него – ты посмотри на него, посмотри! – должна быть такая женщина, как ты? Ты, которую бывший муж называет северной рыбой? И имеет, когда ему вздумается, даже не спрашивая твоего на то согласия. А ты после этого не кончаешь свою никчемную жизнь, а спокойно идешь и делаешь аборт. Да как ты смеешь даже смотреть в его сторону?!»
Все это пронеслось у Вари в голове так быстро, что она не только сдвинуться с места не успела, но даже, наверное, перемениться в лице. Но этого мгновенного промелька холодной мысли было достаточно, чтобы она сказала:
– Зачем вы приехали, Александр Игнатьевич?
И все остальное, после чего он мог только уйти. И ушел. Ушел!
Только теперь до Вари дошло, что это значит. Она вскрикнула и бросилась к окошку. Может, он еще не завел машину! Может, забуксовал в непролазной уличной грязи!
Она выскочила в палисадник, а оттуда выбежала на улицу, как будто в доме бушевал пожар.
Улица была пуста. Никакой машины возле дома не было. Опустив плечи, с трудом волоча ноги, Варя вернулась за калитку.
И вдруг она услышала гул мотора! Это был мощный мотор, такие машины не ездили по этой улице. И, конечно, это мог быть только он!..
Варя остановилась, прижавшись спиной к штакетнику. Сердце у нее билось так, что, ей казалось, тряслись серые покосившиеся колья. Она боялась обернуться. Машина остановилась у калитки. Хлопнула дверца.
– Так я и знал, что ты здесь, – услышала Варя. – Нормальные люди в отпуск к морю ездят или в Европу. Впечатлений ищут. Но ты же возвышенная натура. В скуке ты как рыба в воде.
Варя обернулась так резко, что разорвала юбку о гвоздь, торчащий из штакетника. Олег смотрел на нее с такой ненавистью, как будто она вот сейчас, в эту самую минуту сделала ему что-то плохое.
– Ты… зачем? – сквозь спазм в горле выдохнула она. – Как ты посмел приехать?!
Ей казалось, после той ослепительной операционной он не появится на ее пути никогда. Просто не может такого быть, чтобы он появился! Хотя… Ведь он же ничего про все это не знал. Захотел и появился. Как всегда.