Азазел (рассказы)
Шрифт:
Медленно, казалось даже, что с потрескиванием, он сошел с пьедестала, сделал шаг к Бузинушке, раскрыл объятия и выговорил:
– Ты - Бузинушка. Я - Хэнк.
– О Хэнк!
– выдохнула Бузинушка, тая в его руках.
Они долго стояли, застыв в неподвижном объятии, а потом она, сияя глазами в экстазе, взглянула на меня через его плечо.
– Мы с Хэнком, - сказала она, - на несколько дней здесь останемся одни и устроим себе медовый месяц. А потом, дядя Джордж, я тебя найду.
И она пошевелила пальцами, как бы отсчитывая
Тут и у меня глаза засияли, и я на цыпочках вышел из дому. Меня, откровенно говоря, неприятно поразила дисгармоничная картина - полностью обнаженный мужчина, обнимающий полностью одетую женщину, однако я был уверен, что, как только я выйду, Бузинушка эту дисгармонию устранит незамедлительно.
Десять дней я подождал, но она так и не позвонила. Я не слишком удивился, поскольку считал, что она была слишком занята другим, но все же подумал, что так как ее экстатические ожидания полностью оправдались, причем исключительно за счет моих - ну, и Азазела - усилий, то будет только справедливо, если теперь оправдаются и мои.
Итак, я направился к ее убежищу, где покинул счастливую чету, и позвонил в дверь. Ее открыли очень нескоро, и мне даже уже начала мерещиться кошмарная картина, как два молодых существа довели друг друга до смерти во взаимном экстазе. Но тут дверь с треском распахнулась.
У Бузинушки был вполне нормальный вид, если разозленный вид может быть назван нормальным.
– А, это ты, - сказала она.
– Вообще-то да, - ответил я, - Я уже боялся, что ты уехала из города, чтобы продлить медовый месяц.
О своих мрачных предположениях я промолчал - из дипломатических соображений.
– И что тебе надо?
– спросила она.
Не так чтобы лопаясь от дружелюбия. Я понимал, что ей не мог понравиться причиненный мной перерыв в ее занятиях, но я считал, что после десяти дней небольшой перерыв будет очень кстати.
Я ответил:
– Такой пустяк, как миллион долларов, дитя мое. С этими словами я толкнул дверь и вошел. Она поглядела на меня с холодной ухмылкой и произнесла:
– Бубкес ты получишь, дядя, а не миллион.
Я не знаю, сколько это - "бубкес", но немедленно предположил, что намного меньше миллиона долларов. Озадаченный и несколько задетый, я спросил:
– Как? А в чем дело?
– В чем дело?
– переспросила она.
– В чем дело! Я тебе сейчас скажу, в чем дело. Когда я сказала, что хочу сделать его мягким, я не имела в виду мягким всегда и во всех местах.
И своими сильными руками скульптора она вытолкнула меня за дверь и с грохотом ее захлопнула, Потом, пока я, ошеломленный, стоял столбом, дверь распахнулась снова.
– А если ты еще сюда заявишься, я прикажу Хэнку разорвать тебя на клочки. Он во всем остальном силен как бык.
И я ушел. А что было делать?
Вот такую критику получила моя работа в искусстве. И вы еще утомляете меня своими мелкими жалобами.
Закончив свою историю, Джордж так сокрушенно покачал головой, что я ощутил прилив сочувствия. Я сказал:
– Джордж, я знаю, что вы вините Азазела, но по-настоящему парнишка все же не виноват. Вы сами немножко пережали насчет мягкости.
– Так это ведь она настаивала!
– возмутился Джордж.
– Верно, но вы сказали Азазелу, что он может использовать вас в качестве модели, и, конечно, с этим и связана неспособность...
Джордж прервал меня взмахом руки и уставился мне в глаза.
– Такое оскорбление, - процедил он сквозь зубы, - хуже потери миллиона заработанных долларов. И вы у меня сейчас это поймете, хотя я давно уже не в лучшей форме...
– Ладно, ладно, Джордж, примите мои глубочайшие извинения. Кстати, помните, я вам должен десять долларов?
Он, к моему счастью, помнил. Джордж взял банкнот и улыбнулся.
ПОЛЕТ ФАНТАЗИИ
Обедая с Джорджем, я всегда помню, что расплачиваться надо не кредитной карточкой, а только наличными. Это дает Джорджу возможность следовать своей излюбленной привычке - якобы невзначай прихватывать принесенную официантом сдачу. Я, со своей стороны, стараюсь, чтобы этой сдачи не было слишком много, и на чай даю отдельно.
Однажды мы с ним, отобедав в Боатхаусе, шли обратно через Централ-парк, День был хорош, хотя чуть-чуть жарковат, и мы присели отдохнуть на скамеечку в тени.
Джордж наблюдал за птичкой, которая по птичьему обыкновению вертелась на ветке, а потом взлетела и скрылась в небе.
– В детстве, - заметил Джордж, - я страшно завидовал этим тварям: они могут парить в воздухе, а я нет.
– Я думаю, - подхватил я, - что птицам завидует каждый ребенок. Да и взрослый тоже. Теперь, правда, люди научились летать и лучше, и дальше птиц. Аэроплан без заправки и посадки облетает землю за девять дней. Ни одна птица так не может.
– А какой птице это надо?
– с презрением возразил Джордж.
– Я же не говорю о сидении в летающей машине или даже подвешивании к парящему дельтаплану. Это все - технологические протезы. Я-то имею в виду - летать самому: расправить руки, мягко взмыть в воздух и двигаться по собственной воле.
Я вздохнул:
– Вы подразумеваете - освободиться от тяготения. И я когда-то мечтал об этом, Джордж. Мне однажды снилось, что я подпрыгнул, завис в воздухе и легкими движениями направлял полет своего тела, а потом мягко и плавно приземлился. Я знал, конечно, что это невозможно, и осознавал, что все это во сне. Но когда я во сне проснулся, оказалось, что я по-прежнему могу парить. И я решил, что раз я уже не сплю, значит, я на самом деле летаю. И тут я проснулся по-настоящему и ощутил себя еще большим пленником гравитации, чем раньше. Какое это было чувство потери, Джордж, какое разочарование! Я несколько дней не мог прийти в себя.