Азеф
Шрифт:
– Знаю, знаю, Евгений Филиппович, будьте покойны.
– Известите меня до востребованья.
– Будьте покойны. А Левит, простите, сейчас наверняка в Орле?
– Наверняка. Телеграфируйте. И возьмут. Он там еще месяц пробудет.
– Брать-то его рано, надо дать бутончику распуститься.
– Это ваше дело. Ну, прощайте, – сказал Азеф, – мне пора.
Ратаев видел, как через улицу шел Азеф. Улица была мокрая от мелкой петербургской измороси. Машинально Ратаев взглянул на часы: – в конспиративно-полицейской квартире они показывали
19
В пять на Гороховой стояли два извозчика, не на бирже. Один – возле дома № 13, другой у дома № 24. Первый был щегольской, с хорошей извозчичьей справой, с лакированным фартуком, лакированными крыльями пролетки. Другой – дрянной. Лошадь понурилась. И понуро сидел на козлах извозчик. Извозчики были заняты, отказывали седокам.
Четверть шестого на Гороховой появился элегантный господин в коричневом пальто и в такой же, в тон, широкополой шляпе. Как все петербургские фланеры господин шел рассеянной походкой, помахивая тросточкой.
Поравнявшись с первым извозчиком, глянул на него. Но мало ли кто глядит на извозчиков? Может, барин ехать хотел, а теперь раздумал. Молодой человек в коричневом пальто перешел улицу. Он уже прошел второго извозчика, но вдруг, что-то сообразив, круто повернулся и махнул тростью. Разбирая вожжи, синий кафтан завозился на козлах. Господин сел в пролетку и извозчик тронулся.
Проезжая шагом мимо первого извозчика, господин заметил в его взгляде извозчичью зависть: – взял вот, мол, седока, а я еще стою. Но извозчичьего взгляда никто на Гороховой улице не видел. К тому ж, он изменился. С противоположной стороны к извозчику шел толстый коммерсант в черном глухом пальто, в котелке, с зонтиком в руках. Коммерсант шел медленно, был толст. Оглянувшись, уж перед извозчиком, назад, коммерсант сел в пролетку, своей толщиной низко опустив рессоры. Извозчик тронулся.
Из блестящего центра города извозчики ехали к окраине, в квадратную петербургскую темноту с желтью фонарей. Шли рабочие глухие кварталы, с скверными запахами, дымами. Прыгали извозчичьи пролетки по плохо вымощенной мостовой. У Невской заставы притухшим дымом дымились трубы фабрик. Извозчики ехали. Пошла неизвестная окраина с какими-то грязными трактиришками. Мостовая стала, как уездная гать. Пролетки ехали медленно. Скоро, свернув с дороги на проселочник, окрылись в темноте.
В поле первый извозчик остановился. Савинков, слезая с пролетки, пробормотал: – Заехали к чорту на рога, Иосиф.
Мацеевский по-извозчичьи спрыгнул с козел и пошел к лошади. В темноте он поправлял сбившуюся на сторону запряжку. Лошадь пофыркивала, обмазала кафтан, шедшей из-под удил, пеной.
Вырисовывался силуэт второй пролетки. Лошадь остановилась. К первой, в темноте, медленно прошла полная фигура Азефа.
– А не накроют? – оказал он, здороваясь с Савинковым.
– Какой чорт, тут хоть глаз выколи. У тебя револьвер есть?
– Есть. Мы чисто ехали? Ты уверен?
– Уверен.
–
Шумя длиннополым кафтаном подошел от второй пролетки Сазонов. Здороваясь с Савинковым и Мацеевским, проговорил певуче, смеясь.
– Темень-то какая, своих не узнаешь. Мацеевский сел на козлы, Азеф и Савинков в пролетку, Сазонов стоял у пролетки, поставив ногу на подножку.
– Ну, Иван Николаевич – заговорил Мацеевский, – надо кончать, всё ясно, в 12 каждый четверг выезжает. Я даже в стекло самого министра видел.
– Где видели?
– На Фонтанке, недалеко от департамента.
– А вы, Егор, видели?
– Один раз, совсем мельком, – сказал Сазонов.
– Это вздор, вздор – страстно заговорил Мацеевский – ошибки быть не может, выезд известен, часы известны, ошибиться каретой нельзя, за ней несутся сыщики на лихачах, на велосипедах, у кареты белые, отмытые спицы, черный лаковый кузов, рысаки либо вороные, либо серые, кучер с окладистой бородой, рядом сыщик, переодетый лакеем, ошибки быть не может. Давайте я буду первым метать, я ручаюсь.
– Постойте, – сказал Азеф, – что вы думаете, Егор?
– Мне трудно говорить, – сказал Сазонов – я видел только раз. Но если товарищ Иосиф так уверен, если, например, он станет сигнальщиком, подтвердит карету, то я готов.
– Нет, так нельзя, – раздраженно сказал Азеф – бить надо наверняка.
– Иван Николаевич, – заговорил Савинков – я не понимаю, более точных сведений у нас никогда не будет. Товарищи видели карету три раза на расстоянии двух шагов. Стало быть Плеве мог быть уж три раза убит. Проводя наружное наблюдение дальше, мы только рискуем всем делом. Я предлагаю немедленно утвердить план и в следующий же четверг произвести покушение.
Азеф ничего не ответил. Мацеевский сказал:
– Совершенно верно, времени терять нечего. Наступило молчанье. «Убьют», – думал Азеф.
– Хорошо, – сказал он – но мне не верится, чтоб план прошел в точности, ведь маршрута не знаете, ставить акт у самого департамента, как ты хочешь Павел Иванович, всё равно что мыши лезть к кошке в рот. Я не могу дать на это свое согласие.
– А я вам говорю, Иван Николаевич, дальше вести такое наблюдение невозможно, мы влетим в лапы полиции. Нужно скорей кончать. Сорвется, не мы одни в Б. О., пойдут другие. А сидеть, ждать лучших условий – невозможно.
– Верно, – сказал Сазонов. – Давайте говорить о плане.
Азеф молчал. Фыркнула громко лошадь второй пролетки, обдавая слюной. В поле было необыкновенно темно и тихо.
– Ну, что ж, Иван Николаевич, согласен? – спросил Савинков.
– Если вы так хотите, хорошо, попробуем счастья, – медленно проговорил Азеф.
Мацеевский вздохнул, повернулся на козлах.
– Что ж ты предлагаешь свой план, Павел Иванович?
– Да, в общем, план этот, товарищи его знают.