Азеф
Шрифт:
Сжав сверток, качаясь, Каляев шел медленными шагами с площади. Тело было в поту, ноги дрожали. У Никольских ворот его за руку схватил Савинков.
– Что же? Что? – прошептал он задыхающимся шепотом.
– Не мог… дети… – тихо проговорил Каляев. И в ту же секунду Каляев понял, какое преступление он совершил перед партией. Они молча шли к Александровскому саду. Каляев бессильно опустился на первую обмерзшую, заснеженную скамью.
– Борис, – проговорил он, – правильно я поступил
Савинков молчал..
– Но ведь нельзя же… дети… Савинков сжал руку Каляева.
– Правильно, Янек. Дети невиноваты. Но ты не ошибся, были действительно дети?
– Я был в двух шагах. Мальчик и девочка. Но я попробую, когда поедет из театра. Если один, я убью его.
Они долго сидели в Александровском саду. Вставали, уходили, приходили снова. Наконец начался театральный разъезд и у подъезда Большого театра заметались лакеи, выкликая экипажи. Замахали рукавами, раскричались извозчики зазывая седоков. Из дверей повалила, возбужденная музыкой Мусоргского, толпа шуб, дох, боа, муфт. Каляев, замешавшись в толпе, не спускал глаз с ацетиленовых фонарей кареты.
Девочка за руку с мальчиком прошли опушенными ножками. За ними шла пожилая женщина. Каляев узнал великую княгиню Елизавету. Следом шел высокий генерал-губернатор, и находу разлеталась его шинель на красной подкладке.
Проводив его взглядом Каляев ушел с Театральной площади.
22
Дора ждала в глухом переулке Замоскворечья. Издали она узнала ковыляющего «Мальчика». Савинков взял ее в сани и, молча, передал портфель с бомбами.
– Не встретил?
– Встретил. Но не мог, были дети.
Дора молчала, поправила на коленях портфель.
– Дора, вы оправдываете «поэта»?
– Он поступил, как должен был поступить.
– Но теперь вы снова будете вынимать запалы, разряжать, заряжать. Может произойти неудача. Вы опять рискуете жизнью и всем делом.
– Мы не убийцы, Борис, – тихо проговорила Дора. – «Поэт» прав. Разряжу и заряжу без оплошности.
Свободной рукой она подняла воротник шубки, мороз щипал за уши.
Они ехали по Софийке. Савинков вылез. Остаток ночи до синего рассвета провел в ресторане «Альпийская роза».
23
4-го февраля Савинков и Дора ждали Моисеенко, стоя за портьерой окна.
– Приехал, Дора, одевайтесь, – проговорил Савинков. Он был такой же бледный, усталый, впалые щеки, как у тяжко больного обтянули скулы, глаза обвелись темными кругами, став еще уже. Когда брал портфель, на этот раз с одной бомбой, Дора заметила как дрожат его руки. Она торопливо надевала шубу, шляпу.
–
– До двенадцати нет, – ответил Моисеенко.
– Стало быть успеем. Теперь поедет в три.
– Куда везти?
– Да в Юшков же переулок! – раздраженно проговорил Савинков. – Поскорей, нахлестывайте!
«Мальчик», получив два удара, прыгнул галопом. С галопа перешел на возможно быструю, скверную рысь. Такой вихлястой рысью, тяжело дыша, вбежал в Юшков переулок. Тут у сумрачного дома Моисеенко остановился. Путаясь в полости саней вылезла Дора.
– Вы ждете у Сиу, на Кузнецком, так, Дора?
– Да, да, – проговорила она, не оглядываясь, идя. На следующем углу в сани сел Каляев, одетый прасолом, в поддевке, картузе, смазных сапогах. Они поехали к Красной площади.
– Янек, – говорил Савинков, – мы должны сейчас же решить, либо сегодня, либо надо отложить дело. Я боюсь, одного метальщика недостаточно. Может быть надо стать вдвоем? Но у нас сегодня один снаряд.
– Что ты говоришь! – возбужденно сказал Каляев. – Никакого второго метальщика не надо! Позавчера я был тоже один. Ну? И если б не дети, я кончил бы.
Савинков молчал, угнетенно, разбито.
– Ты настаиваешь именно сегодня и ты один?
– Да. Нельзя в третий раз подвергать Дору опасности. Я всё беру на себя.
– Как хочешь. Тогда надо вылезать, кажется, – сказал Савинков, оглядываясь, словно они ехали по совершенно незнакомому месту.
– Что это, Красная ? – спросил он.
– Красная, барин, – ответил Моисеенко с козел.
– Янек, в последний раз, ну, а если неудача? Тогда погибло дело?
Лицо Каляева раздраженное.
– Неудачи быть не может. Если он только поедет, я убью его, понимаешь?
Моисеенко остановил «Мальчика».
– Приехали, барин, – проговорил он, отстегивая полость.
Каляев вылез со свертком. За ним вылез с пустым портфелем Савинков и кинул в ладонь извозчику светленькую мелочь.
– Я к Кремлю, – тихо сказал Моисеенко. Савинков не ответил. Они шли с Каляевым по Красной площади. На башне Кремля старые часы проиграли «два».
– Два часа, – сказал Каляев.
– Ну? – проговорил Савинков. Каляев улыбнулся.
– Прощай, Борис, – сказал он и обнял его. Они расцеловались в губы.
Не обращая ни на что внимания, Савинков смотрел, как легкой походкой, не оглядываясь, уходил Каляев к Никольским воротам. Когда он потерял его, пробормотала «Куда же теперь идти?» Машинально пошел к Спасской башне. Возле башни сгрудились извозчики, не могли разъехаться и, выбиваясь из сил, ругались матерью.