Азеф
Шрифт:
Вот лишь одна цитата из его пространной речи:
«…Правительство проводит провокацию как средство, но провокация превращается агентами правительства в самоцель. Охранники пользуются провокацией в своекорыстных, материальных или служебных целях. Если вознаграждают за всякий розыск, если получают денежные награды и повышения по службе, если трудно обнаружить реальную революционную деятельность, остается, и при свободе действий так легко, организовать это за свой счет. И вот мы видим, что охранники ставят типографии, допускают транзит литературы, транзит оружия и сами участвуют в этом… Граф Бобринский, желая довести до абсурда наш вывод, говорит: „Что же, по-вашему, получается, что Столыпин сам организует на себя покушение? Да, скажем мы“ (смех справа)» [318] .
318
Стенографическая
В этих рассуждениях было много полемических преувеличений, но по сути Покровский был прав: разве Столыпин не санкционировал подготовку фиктивного покушения на себя летом 1906 года?
Можно было не верить утверждениям эсеров об активной террористической деятельности Азефа. Власти объявили их ложью. Но, резонно спрашивал эсдек, зачем бы ПСР врать? «Ведь для них не составляет приятного удовольствия распространение того, что в их партии играл видную роль агент правительства» [319] . Бобринский мог возразить только то, что Государственная дума вообще не должна рассматривать «документы, исходящие от цареубийц».
319
Там же.
Что касается документов, тут власти ожидал сюрприз. На трибуну поднялся член Трудовой группы (самой близкой эсерам фракции в 3-й Думе), присяжный поверенный Андрей Андреевич Булат.
Официально признано, начал он, что Азеф «был агентом русского правительства» (голос справа: он был также жидом) — а вот документы, подтверждающие его революционную деятельность. Какие документы? — Письма Азефа. — Заверенные? — язвительно спрашивают с правых скамеек. Нет, не заверенные, отвечает Булат, но и в Департаменте полиции, и во Всемирной электрической компании наверняка есть образцы почерка Азефа: провести экспертизу ничего не стоит.
Булат прочитал письмо Азефа товарищам от 7 января и письмо Савинкову от 10 октября 1908 года. В этих письмах, которые мы уже цитировали, Азеф подробно касается своих террористических подвигов. Во втором — особенно подробно. Что делал, где был, о чем знал.
Снова выступил Покровский, еще злее, чем раньше. Потом — кадет Осип Яковлевич Пергамент. Увы, объем этой книги не позволяет подробнее написать об этом блестящем, красивом и смелом человеке, математике и юристе, одесском денди, и о постигшей его всего несколько месяцев спустя странной и трагической гибели. Пергамент был, как всегда, желчен и эффектен:
«Правительство вело азартную игру, но оно забыло только одно правило, правило приличия, что можно играть только за свой счет, а не за чужой» [320] .
И в этот момент произошло нечто неожиданное. Столыпин, чье выступление совершенно не планировалось, попросил слова.
Речь Столыпина по делу Азефа стала одним из его ораторских шедевров. И это была чистой воды импровизация. Вообще, при чтении парламентских и съездовских стенограмм той поры поражаешься тому, как длинно, складно, логично, с риторическими фигурами умели (и любили) говорить люди столетней давности — без записи и без подготовки.
320
Там же. С. 1417.
О чем же говорил Столыпин?
Начал он довольно тривиально. Все сведения, на которых строится обвинение против правительства, «исходят из революционного лагеря» и «противоречат тем материалам, которые имеются в распоряжении правительства».
«…Те лица или партии, которые подняли дело об Азефе в Государственной думе, хотят поставить правительство в положение невыгодное, сбить его на определенную позицию, которая дала бы заявлениям правительства желательную для противников его окраску. Эта позиция, это положение — положение стороны обороняющейся» [321] .
321
Там же. С. 1420.
Столыпин искусно избегает этого положения. Он касается смысла слова «провокатор» и отвергает принятое в революционной среде расширенное его толкование. «Сотрудник полиции, который не подстрекает никого на преступление, который и сам не принимает участия в преступлении, почитаться провокатором не может».
Дальше:
«Кто же такой Азеф? Я ни защищать, ни обвинять его не буду. Такой же сотрудник полиции, как и многие другие, он наделен в настоящее время какими-то легендарными свойствами… Правительство же, как я сказал, может опираться только на фактический материал, а считаться с разговорами, которые, несомненно, должны были создаться вокруг такого дела, с разговорами характера чисто романического, фельетонного на тему „Тайны департамента полиции“, оно, конечно, не может» [322] .
322
Там же. С. 1421.
Столыпин излагает складывающуюся на глазах официальную версию биографии Азефа — заурядного осведомителя. Сам он, разумеется, ничего не знал о работе «такого же сотрудника полиции, как и многие другие» до 1906 года и пользовался справками, предоставленными Герасимовым, — тоже с чужих слов. Аргументация, которой он пытался разбить утверждения своих оппонентов, была наивна. Якобы, например, руководитель покушения всегда присутствует на месте преступления, а раз Азефа не было в Петербурге в момент убийства Плеве и в Москве в день убийства Сергея Александровича — то и глава террористов не он. Террористические убеждения молодого Бурцева и запутанное прошлое Бакая тоже имели мало отношения к делу. Неважно. Впечатляли не аргументы Столыпина, а его уверенный тон.
«В этом деле для правительства нужна только правда, и действительно, ни одна из альтернатив в этом деле не может быть для правительства опасна. Возьмите, господа, что Азеф сообщал только обрывки сведений департаменту полиции, а одновременно участвовал в террористических актах: это доказывало бы только полную несостоятельность постановки дела розыска в Империи и необходимость его улучшить…
Насколько правительству полезен в этом деле свет, настолько же для революции необходима тьма. Вообразите, господа, весь ужас увлеченного на преступный путь, но идейного, готового жертвовать собой молодого человека или девушки, когда перед ними обнаружится вся грязь верхов революции. Не выгоднее ли революции распускать чудовищные легендарные слухи о преступлениях правительства, переложить на правительство весь одиум дела, обвинить его агентов в преступных происках, которые деморализуют и членов революционных партий, и самую революцию?» [323]
323
Там же. С. 1426.
Особенно блестящ был финал речи.
«Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам строительство. Противники наши указывают на эти леса, как на возведенное нами безобразное здание, и яростно бросаются рубить их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавят и нас под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда из-за их обломков будет уже видно, по крайней мере, в главных очертаниях здание обновленной, свободной, свободной в лучшем смысле этого слова, свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один человек, своему Государю России. (Шумные рукоплескания справа и в центре.) И время это, господа, наступает, и оно наступит, несмотря ни на какие разоблачения, так как на нашей стороне не только сила, но на нашей стороне и правда. (Рукоплескания справа и в центре.)» [324] .
324
Стенографическая запись заседаний Государственной думы Третьего созыва… С. 1430.