Бабье лето
Шрифт:
— Но это невозможно!
— Почему невозможно? Я сам поеду к нему и расскажу все. Он должен же будет понять, в чем дело…
— Он никогда не согласится на это,— настаивала она.
— Почему? Во всяком случае, его можно заставить! Что за вздор!
— Нет, нет, ты его не знаешь… Он никогда не согласится… Он… нет, не надо даже думать об этом…
— Но объясни же мне…
Она притянула его к себе и спросила:
— Так ты мне скажешь, когда разлюбишь меня?
— Зачем это говорить…
Она перебила его:
— Хорошо, я верю тебе, верю… мой родной, мой единственный…— смеясь, она притянула к себе его голову.
— Я так счастлива, так счастлива… ты не рассердишься, если я тебя попрошу?..
— О чем?
— Я хотела бы, нет, мне совестно… я хотела бы выпить вина за наше примирение… Да, да, за нашу любовь, совсем немножко…
Ему безотчетно стало страшно.
— Охотно,— сказал он,— я сейчас скажу, чтобы дали шампанского, но не вредно ли тебе это будет?.. Сегодня так душно! А впрочем,— поспешил он добавить, видя ее нетерпеливое движение,— конечно, я сам хочу чокнуться с тобою…
— О нет, это совсем не вредно,— говорила Анастасия Юрьевна,— какие пустяки! Я себя так хорошо чувствую, как никогда еще. Это все его фантазии: он думает, что у меня наследственность… Но ведь он ничего не понимает! Напротив, вино меня оживляет.
Она пила шампанское, чокалась с Григорием Петровичем, смеялась и чувствовала себя прекрасно: совсем как дома,— уверяла она. Тогда же ей и пришла в голову мысль проехаться вместе в Витебск.
— Это будет так интересно! Мы поедем с тобой водном вагоне, а потом наймем извозчика и будем кататься. Я надену густую вуаль, так, чтобы меня никто не узнал.
Она с увлечением рассказывала о том, как они будут счастливы вдвоем, гуляя по Витебску, и радовалась, как молодая девушка, всем этим таинственным сговорам. Кончилось тем, что и Григорий Петрович увлекся ее мыслью.
Они условились, что выедут утром, каждый со своей станции (в Прилучье и Теолин можно было попасть с двух разных станций одной дороги), чтобы не возбудить подозрений. Она скажет мужу, что едет за покупками. Ему и в голову не придет, тем более, что он теперь очень занят полевыми работами.
В условленное утро Галдин выехал из дому в одиночном шарабане. Сначала накрапывал мелкий дождь, но потом небо прояснилось, глянуло солнце, день наступил такой ясный, веселый и молодой, что невольно хотелось радоваться. Осина кое-где покраснела, но воздух был напоен влажным запахом травы и листьев, казалось, будто опять вернулась весна.
В вагоне Григория Петровича встретила Анастасия Юрьевна (она села на предыдущей станции).
— Сюда, сюда! — махала она ему.
Он вошел в купе. Они поцеловались.
— Ты рада? — спросил Григорий Петрович, глядя в ее темные глаза.
— Рада ли я? Я так счастлива!
Они уселись в угол, близко друг от друга и, не переставая, болтали разные глупости, какие приходят в голову, когда люди очень счастливы, очень влюблены. Они еще ни разу не чувствовали себя так легко, так свободно. Их занимало, как детей, сознание, что вот они едут вдвоем, и все принимают их за мужа и жену. Им казалось, что даже кондуктор как-то особенно одобрительно взглянул на них, когда отбирал билеты.
До Витебска было всего два часа пути.
Вскоре блеснула Двина, на берегу ее все чаще замелькали серые домишки предместья. Потом показался белый дом губернатора, старый собор, весь зеленый бульвар.
Поезд остановился. Кинулись в вагоны носильщики. Поднялась суматоха.
Анастасия Юрьевна пугливо прижалась к руке Галдина, опустив густую синюю вуаль.
— Ты никого не видишь из знакомых?
— Нет, кажется, никого нет,— успокоил ее Григорий Петрович, пробираясь к выходу.
Пришлось подняться на виадук, а оттуда уже пройти в залу первого класса.
Вокзал был полон. Приезжих было мало, провожающих и встречающих немного больше, но более всего было здесь праздношатающихся. Гимназисты, кадеты, юнкера и студенты с видом победителей расхаживали среди толпы девиц всех положений, всех возрастов. Они занимали все стулья, мешали путешественникам и лакеям, наполняли одуряющим гулом высокие своды залы, чувствовали себя так же весело и непринужденно, как где-нибудь на вечеринке.
— Мне страшно,— шепнула Анастасия Юрьевна. Галдин ничего ей не ответил, проталкиваясь вперед. Он сам чувствовал себя несколько смущенным под любопытными взглядами, бросаемыми на его спутницу со всех сторон. У подъезда стояли извозчичьи пролетки. Они налетели на Галдина со всех сторон, предлагая свои услуги. Он выбрал более опрятный экипаж, они поехали.
— Верх, верх,— волновалась Анастасия Юрьевна,— ради бога, поднимите верх.
Когда Галдин зачем-то обернулся назад, он увидел знакомую фигуру. Маленький полный господин в белом кителе глядел им вслед.
«Черт возьми, да ведь это почтмейстер»,— досадливо подумал Григорий Петрович, но ничего не сказал своей спутнице, чтобы еще больше не обеспокоить ее.
Пролетка тряслась по неровной мостовой вдоль низеньких грязных домов. Едкая пыль оседала на платье, забиралась в глаза и рот. По тротуарам ходили все те же гимназисты и студенты в фуражках с широкими полями и желтых ботинках. Старые евреи сидели у своих лавчонок, а у ворот собирались еврейки и о чем-то спорили визгливыми голосами. Городовой зевал на вывески.