Бабьи тропы
Шрифт:
— Вот, граждане… был я ныне в волости… и после этого я вам должен объявить… Как теперь идет по всей нашей республике поравнение… Значит, и мы должны оказать помощь нашей бедноте. Сами понимаете, какой хлеб у бедняков?.. Скажем, у Афони!.. А работает он теперь за двоих: с парнишкой со своим скот пасет и в совдепе работает. Или Сеню Семиколенного взять: тоже давно без хлеба и без семян сидит. А раз теперь общее равенство… значит, все должны быть с хлебом и с семенами… Для этого завтра должны вы сдать совдепу по десять пудов зерна
Умолк Фома и сел за стол. Молчали депутаты. Молчали и богатеи.
Валежников тихо покашлял в ладонь и наконец спросил:
— Это что же, Фома Ефимыч… приказ от высшей власти… или наш совдеп постановляет?
Корявое лицо Фомы стало суровым. Он потеребил пальцами небольшую черную бородку и резко ответил:
— Пора бы тебе, Филипп Кузьмич, понимать. Сказано: вся власть на местах! Из центра декрет… вот!..
Значит, выкладывай зерно на кон… и все! А ежели с вашей стороны будет саботаж… то будет с вами поступлено по всей твердости линии Советской власти…
Опять наступило долгое и тягостное молчание.
Потом Фома объявил:
— Ну… собрание окончено!.. Можете идти… А хлеб чтобы завтра был в общем амбаре, откуда будет производиться раздача его бедноте… Все, идите!
Посмотрели богатеи на винтовку Фомы, на бомбу, висевшую у него на ремне, молча переглянулись. Старик Гуков с елейной ухмылочкой сказал:
— Надо бы без строгостей, Фома Ефимыч… Свои люди… не обеднеем…
— Значит, идите… и выполняйте приказ! — все так же строго сказал Фома.
Поднялись богатеи, покрякали. И молча пошли из избы. Поворчали богатые мужики, а приказ совдепа выполнили — по десять пудов зерна в общий амбар ссыпали. Зато бабы их шумели. Больше всех бегала по деревне и ругалась жена Валежникова — толстая и краснощекая Арина Лукинишна.
Сам Валежников уговаривал ее:
— Не шуми ты, ради Христа!.. С бомбами люди… а ты шумишь. Не обеднеем… Может, все вскорости обойдется… Может, опять на старое перейдем… А ты шумишь…
Но Арина Лукинишна не унималась. На улице и на речке выкрикивала:
— Шаромыжники!.. Грабители!.. Мошенники!..
Бабка Настасья не отставала от старостихи — тоже бегала по деревне и свое бабам твердила:
— Ну, бабыньки… чевой-то будет!.. Ладно гоношат мужики новую власть… Гляди: может, и бабам какое-нибудь улучшение выйдет… из города-то! Чует мое сердце… чует!
Бабы качали головами:
— Неугомонная ты, Настасья Петровна… когда угомонишься?
У бабки Настасьи глаза по-молодому загорались:
— А вот ужо дождусь… тогда и угомонюсь!
— Чего ждешь-то?
Бабка Настасья и сама не знала, чего ждет. Но отвечала твердо:
— Чего-нибудь дождусь… Беспременно, бабыньки, дождусь! Ужо помяните мое слово…
Бабы смеялись.
Кержаки два раза вечерами собирались втихомолку к мельнику Авдею Максимычу.
— С какой стороны ни подходи, братцы, а по всем видимостям выходит так, что пришел конец власти антихристовой!.. Наступает пресветлое тысячелетнее царство…
У старика Гукова от злобы седая борода тряслась, маленькие, глубоко сидящие черные глаза горели и петушиный голосок дрожал:
— Зачем же грабеж-то, Авдей Максимыч! Где правда-то христова? Законы-то древнеапостольские зачем порушены?
С лукавой улыбочкой мельник отвечал:
— А кто же одобряет? Никто!.. И господь-батюшка, который сойдет с пресветлых небес, тоже спросит: «Пошто обижали? Пошто не блюли заповедей моих?..»
Старик Гуков злобно плевался:
— Тьфу… Анафемы!.. Тьфу, тьфу!..
Потом покаянно крестился и ворчал:
— Прости, Христос, и помилуй…
А мельник прятал лукавый огонек в глазах и толковал:
— Потерпеть надо, старички, потерпеть… Не один раз вычитывал я вам… Может, и не то еще будет… Может, действительно восстанет народ на народ и царство на царство: и будут землетрясения, и глады, и смятения!.. Опять же и так надо рассудить: не для озорства берут… для дела… Смотри — семена раздают, у кого не было… и детей малых накормили… Выходит, вроде как будто ладно… Кумекайте сами!..
Кержаки отводили глаза, глядели в пол. Подолгу молчали, обдумывая прочитанное и сказанное мельником. Покрякивали. Тяжело вздыхали. И, коротко прощаясь, расходились по домам.
А фронтовики и деревенская голытьба почти каждый вечер собирались к совдепу. Одни лезли в избу, другие просовывали головы в окна. Часами торчали у совдепа и слушали разговоры совдепщиков. Заходили в совдеп и дед Степан, и мельник Авдей Максимыч.
Павлушка Ширяев давно позабыл и про Параську с ребенком, и про Маринку Валежникову. В свободное от работы время он тоже торчал у совдепа. Туда же приходили и дружки его: Еремка Козлов, Тишка — сын кузнеца Маркела, Кирюшка Теркин и Гавря Глухов. Жадно ловили парни мудреные слова Фомы корявого и скупые, нескладные речи других мужиков — депутатов. И, слушая их, понимали, что не умеют мужики подолгу говорить. А решения выносят правильные.
Во время весеннего сева у Сенн Семиколенного пала последняя лошаденка. Совдеп приказал Оводову выдать одну из своих лошадей Сене Семиколенному на все время полевых работ. После этого в совдеп обратились с просьбой о выдаче лошадей Маркел-кузнец, Афоня-пастух и Кузьма-солдат. Совдеп реквизировал по одной лошади у Гукова, Максунова и Валежникова и передал их просителям.
В этот год засеяли белокудринцы все поля.
Когда подошли покосы, по решению совдепа, были даны бедноте небольшие наделы из луговых угодий.