Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока

Лэмб Гарольд

Войдя в беседку, Бабур в сопровождении Касима приблизился к возвышению, на котором ждал его сын Хусейна.

«Было договорено, что, войдя, я поклонюсь, а Бади-аз-Заман-мирза встанет, подойдет к краю возвышения и мы поздороваемся. Войдя в беседку, я отвесил один поклон и не медля пошел даныие. Бади-аз-Заман довольно неторопливо поднялся и вяло двинулся мне навстречу. Так как Касим-бек был моим доброжелателем и считал мою честь своей честью, он потянул меня за пояс. Я понял и пошел тише, так что мы поздоровались в установленном месте… Хотя попойки не было, но в том месте, где поставили кушанье, разостлали скатерть и уставили ее золотыми и серебряными кубками.

Прежде

наши отцы и родичи тщательно соблюдали устав Чингисхана. В собрании, в диване, на свадьбах, за едой, сидя и вставая, они ничего не делали вопреки уставу. Устав Чингисхана не есть непреложное предписание Бога, которому человек обязательно должен был бы следовать; кто бы ни оставил после себя хороший обычай, этому обычаю надлежит подражать, а если отец совершал дурное дело, его должно заменить хорошим делом».

Эти размышления о традициях великого монгола невольно выдают смятение, царившее в душе у Бабура. Он никогда не следовал этим правилам, с детства установив для себя совсем другие, основанные на религиозных принципах; сугубо монгольская церемонность ханов, его последних родственников, наводила на него скуку. Но теперь, при встрече со своими царственными двоюродными братьями, он чувствовал себя чужим. Вспоминая о своем убогом лагере, он ощущал свою принадлежность к наследникам монголов; участвуя в охоте или сражении, он всегда помнил о суровых правилах монгольского воинства. Ему было совершенно очевидно, что царевичи Герата не задумывались об этом.

Во время второй встречи старший царевич, Бади-аз-Заман, уже не был так внимателен к Бабуру, на что тот отреагировал довольно болезненно. Бабуру представлялось, что после смерти старого Хусейна право на главенство среди уцелевших Тимуридов принадлежит именно ему. Он не мешкая послан двух беков к своим гостеприимным хозяевам с посланием, в котором говорилось, что, несмотря на молодость (в то время ему было двадцать три года), Бабур сумел снискать воинскую славу, дважды вступая в битву за Самарканд и отняв у врагов престол своих предков. После этого Бади-аз-Заман оказал ему любезность и пригласил на пир.

Бабур отметил, что «это была спокойная пирушка, без подвоха и обмана. Находясь на берегах Мургаба, я два или три раза бывал на пирах у мирзы. Так как все знали, что я не пью, то меня и не принуждали. На столах расставили всевозможные закуски, подавали всякого рода кушанья – жареных кур, жареных гусей…. К Музаффару-мирзе я тоже однажды пошел на пирушку. Хусейн Али Джалаир и Мир Бадр состояли при Музаффаре-мирзе. Охмелев, Бадр пустился плясать и хорошо проплясал; этот род пляски, кажется, изобретение Мир Бадра».

Очарованный Тигр во все глаза следил за происходящим. В силу своего возраста он не мог не восхищаться искусными танцами и музыкой, поразившей его ранее неслыханными мелодиями. Сидя поодаль, он поражался возбуждающему действию крепких напитков и дал себе слово когда-нибудь непременно попробовать запретное вино. Когда он допустил промах, разрезая гуся, любезный Бади-аз-Заман взял у него нож и ловко разрезал птицу сам.

В то же время Бабур не мог избавиться от дурных предчувствий. Целых три месяца эти хозяева Герата тянули время, а теперь только и делали что устраивали праздники друг для друга. Оба царевича были приятны в общении; они знали толк в пирах; но не делали ничего для подготовки к сражению. На войне, со всей ее стратегией и тяготами, они были чужими.

Праздники продолжались, а тем временем пограничный город Балх сдался Шейбани-хану.

Узбекские всадники приблизились к Мургабу, до которого было всего сорок миль. Принцы не пожелали отправить туда несколько сотен всадников, чтобы отогнать неприятеля. Бабур вызывался сделать это,

но получил отказ, – возможно, потому, что царевичи побоялись, как бы это сражение не принесло ему еще большую славу.

До зимы было рукой подать, и узбекский хан, отлично осведомленный о союзе своих неприятелей, спокойно удалился в укрепленный Самарканд. Возможно, опытный полководец никогда не слышал о здешней зиме, однако он явно был не против того, чтобы противники разошлись по домам на это суровое время. Вот какое решение приняли царевичи на своем единственном военном совете. Они начали уговаривать Бабура и его приближенных остаться в Герате.

Как обычно, Тигр принялся спорить сам с собой. Переход через Кабульские перевалы займет целый месяц, даже если дорогу не перекроет снег или не преградят мятежные племена. Однако его семья, оставшаяся в Кабуле, могла терпеть лишения, поскольку город со всех сторон окружали его новые подданные, склонные ко всяческому беззаконию, – тюрки, монголы, афганцы, хазары и целый сонм других племен.

«Я попросил у мирз извинения, но они не соглашались и еще настойчивее уговаривали меня остаться. Сколько я ни приводил отговорок, мирзы все упорнее принуждали меня. В конце концов, Бади-аз-Заман-мирза, Абу-ль-Мухсин-мирза и Музаффар-мирза, сев на коней, приехали ко мне в дом и еще раз предложили мне провести зиму в Хорасане. К тому же в обитаемой части земли нет другого такого города, как Герат. Во времена султана Хусейна-мирзы Герат стал еще в десять и даже в двадцать раз красивее и прекраснее».

Герат, который в те годы называли Сердцем Земли, окутывала дымка былой славы, навевавшая покой и внушавшая чувство завершенности, как мавританская Гренада, лежащая далеко на западе.

«Эти просвещенные и прославленные мужи…»

Если бы Никколо Макиавелли заглянул в Герат, куда в его эпоху еще не ступала нога европейца, то наверняка счел бы парадоксом тот факт, что, невзирая на полный политический упадок, город на реке Хари переживал явный расцвет искусства, играя роль восточной Флоренции. В течение целых двадцати дней он предоставлял пищу для пытливого ума Бабура.

Герат заметно отличался от других городов. Восстановленный после военных кампаний Тимура, он уже целое столетие наслаждался не слишком надежным миром, – именно по этой причине в пятнадцатом веке (по христианскому календарю), во время правления султана Хусейна Байкары, город превратился в центр Возрождения эпохи Тимуридов. Он был не просто хорошо укрепленной цитаделью, но настоящим оплотом гуманизма; здесь сохранились руины храма огнепоклонников зороастрийцев, неподалеку от которого находилась несторианская церковь, над шумной торговой площадью возвышалась величественная Пятничная мечеть; дворец, по высоте превосходивший городские стены, раскинулся среди садов, где буйствовали заросли виноградной лозы и жужжали мельничные колеса.

На недавно установленных гробницах Тигр с уважением читал имена прославленных и просвещенных мужей. В то стремительное время образование предполагало не накопление уже сформулированных знаний, но поиск и исследование смысла жизни, в ее связи с Богом. Однажды Руми, непревзойденный поэт дервишей-мистиков, написал диалог между верующим человеком и его Богом. «Что мне слова? – спрашивал

Бог. – Не нужно мыслей или их выражения. Я нуждаюсь только в пламенном сердце». И верующий кричал в мистическом безумии: «Я умираю в камне и возрождаюсь в растении, я умираю в растении и восстаю в животном, я умираю в животном, чтобы возродиться человеком! Когда я умру как человек, я войду в сонм ангелов, и над ангелами я стану тем, чего не видел человеческий глаз, – божественной пустотой».