Багровые ковыли
Шрифт:
Часа через два неутомимая Мария Игнатьевна, которую непрерывная работа все гнула и гнула к земле, подготовила протокол секретного совещания. В пункте одиннадцатом говорилось: «Назначить в руководство Гохрана человека глубоко партийного, с опытом практической и партийной работы, исполнительного и умеющего быстро и беспрекословно выполнять задания руководящих органов. Ответственный – А. Альский. Срок исполнения – двадцать четыре часа».
Мария Игнатьевна, зная, что Ленин любит подчеркивание наиболее значительных слов, жирно провела двойную черту под словами «исполнительного» и «беспрекословно».
…Мог ли думать
Александр Осипович Альский явился в наркомат задолго до начала дня, часов в шесть. Были серые, туманные утренние сумерки, у здания наркомата еще горели фонари. В открытом автомобиле заместителя наркома прохватил холодный, свежий ветер, но ежился он не по этой причине.
До окончания срока, данного ему, для того чтобы выполнить указание вождя – подобрать исполнительного и глубоко партийного человека в Гохран, – оставалось всего десять часов. Вчерашний вечер результатов не дал. Вся штука заключалась в том, что исполнительных и партийных людей вроде бы находилось немало, но найти среди них такого работника, чтобы он разбирался в ювелирной работе или хотя бы отличал серебро настоящее от «серебра варшавского» [35] , так это, знаете ли…
35
«Варшавское серебро» – мельхиор, сплав меди с никелем.
А между тем решение Политбюро не шутка. Сам Ленин спросит. Альский был старательным тружеником, профессиональным финансистом, пришедшим в революцию из выкупного отдела Департамента сборов, где он служил мелким чиновником и был, в сущности, притесняемым пролетарием с бухгалтерскими манжетами.
У него и внешность была чиновничья, бухгалтерская – тема для карикатуристов. Между тем в наркомате Альский решал все серьезные дела. Все знали, что нарком Николай Николаевич Крестинский на свой пост был назначен благодаря большому партийному стажу и юридическому образованию, которое почему-то считали родственным финансовому. Да, Николай Николаевич редко бывал в наркомате, так как работал еще и в ЦК и занимался большой политикой. Конечно, когда день и ночь думаешь о победе мирового пролетариата, тебе не до финансов в отдельно взятой стране.
Крестинский руководил не наркоматом, а конкретно Альским, часто по телефону: «Голубчик, вы уж решите этот вопрос…»
Альский и решал. А вот теперь свой вопрос никак не мог решить.
К восьми часам его осенило. Надо позвонить в Рабоче-крестьянскую инспекцию (Наркомат РКИ), попросить их помощи и тем самым свалить дело на них. Слава богу, самого наркома РКИ Сталина в Москве не было. Сталина Альский побаивался: чиновничий инстинкт подсказывал финансисту, что в этом немногословном, редко, но метко высказывающемся грузине таится какая-то непонятная и грозная сила, как в затухшем вулкане.
Александр Осипович позвонил для разведки своему доброму знакомому Ладыженскому, который ведал в Наркомате РКИ финансовым сектором.
– Слушай, у нас есть замечательно подходящий для Гохрана человек, наш заведующий оргуправлением. И представляешь, как тебе повезло: он как раз собрался от нас увольняться.
По радостному тону приятеля Альский понял, что этот заворг многим так насолил, что от него рады избавиться. Что ж, ему-то как раз и нужен человек, который любит «солить». Может быть, он сумеет дать результат, увеличит бриллиантовый поток?
– Кто? – спросил Александр Осипович.
– Юровский.
Альский вздохнул.
– Тот самый?
– Тот… Исполнителен и ужасно придирчив.
Если бы Альский знал, что, помимо придирчивости и склонности к кляузам и доносам, у Юровского еще и нервное расстройство, доходящее до приступов и припадков, он бы, наверно, крепко задумался.
– Хорошо, – сказал замнаркомфин. – Мы подумаем.
– Чего тут думать! Берите, пока его не перехватили!
Но Александр Осипович, прежде чем принять окончательное решение, решил подстраховаться. Он знал, что Яков Юровский был комендантом ДОНа, Дома особого назначения, или просто Ипатьевского дома в Екатеринбурге, а заодно и одним из партийных и чекистских руководителей города. Практически он руководил расстрелом царской семьи. Именно он лично убил бывшего императора и его сына, а затем добивал остальных членов семьи и прислугу. Он занимался и захоронением расстрелянных. Правда, предварительно, с помощью начальника снабжения Урала Войкова раздобыв серную кислоту, попытался растворить трупы.
Альский испытывал глубокое отвращение к этому палачу, хотя никогда не видел его в лицо да и не хотел видеть. Но другой кандидатуры не было. Хорошо, если бы еще кто-то высоко отозвался о Юровском. Так, на всякий случай. Лучше, если письменно. Поразмыслив, Альский понял, что такой человек есть! Убежденный партиец со стажем, чекист и в прошлом революционный балтийский матрос, бывший комендант Смольного, а затем Кремля – Павел Мальков. От него Альский в свое время впервые услышал подробности о расстреле в доме Ипатьева и его главном исполнителе.
Именно Мальков как куратор Оружейной палаты и, стало быть, материально ответственное лицо, принимал у Юровского царские драгоценности и вещи, как и положено, по списку. Гохрана тогда еще не существовало. Говорили, что Юровский показал себя как работник исключительной честности, собравший все, что не успели разворовать охранники, расстрельщики и конвойные, вплоть до медной полушки.
Альский припомнил, что копию этого приемо-сдаточного реестра в свое время прислали и в Наркомат финансов: он несколько раз натыкался на него, но не хватало времени детально ознакомиться. Сейчас же он затребовал реестр из архива, эта бумага тоже могла пролить свет на личность Юровского.
Содержание реестра было весьма длинным, всего палач привел 238 предметов. Начинался перечень с «часов золотых работы Павла Буре № 88 964 пятьдесят шестой пробы», крестика с датой 8 апреля 1904 года с инициалами А. Ф., брелка с надписью «Вера, Надежда, Любовь», медальончика с датой 1905 года и с инициалами О. Н…и заканчивался – что особенно поразило Альского и даже заставило схватиться за сердце – «матроской черной, фланелевой», «четырьмя лификами матросскими», «панталончиками девичьими». Но приемщик, суровый Мальков, посчитал неприличным включать в реестр подобные вещи, и они были уничтожены по акту.