Багровые ковыли
Шрифт:
– Естественно, – сказал Старцев. – Здесь мы сохраняем, так сказать, музейные экспонаты. По предписанию завмузотделом Наркомпроса товарищ Каменевой.
– Гм! – буркнул Юровский, признавая аргумент уловкой, но все же достойной внимания уловкой: ему было известно, кто такая Каменева и кто ее ближайшие родственники.
Иван Платонович понял, что сейчас Юровский обратит внимание на ящики со старыми, написанными чернью по кости номерами, в которых Левицкий хранил заклады. Конечно, можно было отвертеться. Мол, до всего этого еще не дошли руки. Но разве мог он
Только бы Левицкий не сглупил со своей абсолютной честностью. Имена Шаляпина, Репина еще можно назвать. Даже имена Спесивцевой и Рахманинова, хотя они и эмигрировали. Но имя Рябушинского, «отца русской буржуазии», известного контрреволюционера, осевшего теперь в Париже…
Мешочки с закладами и вынутые из них предметы уже не умещались на узком столе, и Левицкий стал укладывать их на пол, на пятачок, образованный расступившимися людьми.
– Что это? – спросил Юровский, подняв один из мешочков и рассматривая номер. – Написано-то не сейчас… Вот и дата: четырнадцатый год. Почему не учтено?
– Это заклады, – пояснил честный Левицкий. – Сданные в Ссудную палату драгоценности… под оплату за хранение, – пробормотал он. – А четырнадцатый год… видите ли, началась война и…
– Ладно! – снисходительно бросил Юровский. – Откройте-ка этот, нижний, ряд.
На свет извлекли иконы. Тускло замерцали жемчуг, бирюза… Отбрасывали отблески серебряные ризы, прорезанные методом тончайшей распиловки.
– А эти предметы культа храните до возвращения старой власти? – торжественно спросил Юровский. – Патриарха Тихона, значит, мы арестовываем за пропаганду, а иконки для него храним?.. Вот такое, значит, советское учреждение Гохран!
Из ящичков и мешочков тем временем «контролеры» стали извлекать жемчужные ожерелья, броши, кольца с камнями, заколки, столовое серебро – словом, всякую фамильную дребедень, которую богатые русские семьи хранили, передавая из поколения в поколение. Левицкий стоял растерянный и тяжело вздыхал, глядя, как «контролеры» потрошат один сейф за другим.
– Так… Это, говорите, Шаляпина? – бормотал Юровский, перебирая драгоценности.
– Народного артиста Республики, – вставил Старцев.
– Ну да, ну да… А это, значит, Спесивцевой, которая в эти самые минуты пляшет в Париже для буржуазной публики… А это?
«Молчи! – хотел подсказать Старцев. – Или ляпни что-нибудь подходящее. Ну там, академика Павлова… дочерей Менделеева… Соври! Разве не понимаешь, с кем имеешь дело?»
Левицкий заглянул в свою бумажку.
– Это купца Рябушинского Павла Павловича, – почти шепотом произнес он. – Было сдано… Обязаны хранить.
– Вы слышали? – победоносно спросил Юровский, оглядывая собравшихся. – Все это добро вскоре могли использовать контрреволюционеры! Ведь выдали бы, естественно, по доверенности какому-нибудь офицерику, а? Выдали бы!.. Это что ж получается? В ленинском Гохране – буржуазная казна!
Эх, Евгений Евгеньевич, честность – это золото!.. Как внушили тебе это отцы и деды, так и идешь ты этой русской купеческой дорожкой!..
К полудню были составлены акты. Старцеву пришлось присовокупить к ним свое «особое мнение». Юровский, который уже почувствовал себя главным в этом царстве Гохрана, прочитав «мнение», только покачал головой.
– Вы, товарищ профессор, проявили буржуазную мягкотелость, недостойную старого члена партии, – сказал он. – Впрочем, это дело комиссии партконтроля. Я же хочу только наладить работу с ценностями.
Даже Бушкин не знал, чем крыть. Стоял рядом со Старцевым, переживал. Конечно, профессор – человек изумительной честности, тут вопросов нет, но вот поблажку враждебным элементам он все-таки дал.
– Теперь, товарищи, по машинам! Надо, не теряя времени, произвести обыски на квартирах оценщиков, – распорядился Юровский.
Из всех он уже выделил Пожамчи и Шелехеса, самых опытных и квалифицированных, которым особенно доверял Старцев. С Левицким все было решено. А вот по комиссару еще надо было нанести последний и мощный удар.
…К вечеру выяснилось, что у Пожамчи и Шелехеса нашли множество ювелирных изделий. Напрасно оба уверяли, что это их собственные вещи, что они потомственные ювелиры, владельцы мастерских и магазинов, наконец, что они сами мастера.
Делая вместе с чекистами и контролерами опись, Юровский отметил, что ценности взяты из Гохрана, иначе говоря – похищены.
В последующие дни драгоценности были изъяты еще у полутора десятков оценщиков, бывших ювелиров, среди которых числились поставщики двора его императорского величества. Но даже их личные вензеля, выгравированные на ложках или на кольцах, ни в чем не смогли убедить Юровского. Не для того он затевал эту операцию!
У Левицкого, правда, ничего не нашли: предусмотрительный управляющий все свое добро лично сдал в Гохран. Произвел самореквизицию. Но и без того грехов у него набиралось немало.
Одно только пугало Юровского: если сейчас, как положено, арестовать всех «изобличенных», Гохран прекратит работу. Поступление камней и золота вообще затормозится. И за все теперь будет отвечать он, поскольку, совершенно ясно, ни Левицкий, ни даже Старцев не будут числиться в руководителях учреждения. Как бы не влипнуть!
Поразмыслив, Юровский решил поступить так: дело продолжать, но договориться с Бокием о том, чтобы пока виновников хищений и укрывательств оставить на свободе. Пригрозить взять в заложники семьи, если кто-либо вздумает скрыться.
Тем временем у него состоится (непременно состоится!) встреча с вождем Республики Лениным. Он расскажет ему все о саботаже в Гохране. И, конечно же, Лениным будут даны серьезные указания о подборе новых сотрудников, хотя бы даже и из провинции, – и дело наладится. Самое главное для него сейчас – встреча с вождем. Это сразу поднимет его авторитет, и ему, конечно же, будет найдено серьезное место в правительстве, в руководстве ЧК или еще где-нибудь. Но главное – ответственное и подобающее человеку, который столько уже сделал для торжества советской власти.