Багровые Небеса
Шрифт:
– Ты о любви, что ли?
– Да. О любви. Говорят что от нее до ненависти один шаг. А если перефразировать?
– Какой смысл играть словами?
– Практический. Ты не так давно рассказывал мне, что у корпораций есть железное правило - мнемоника, проявившего непослушание, просто устраняют. И тут же сообщаешь мне о существовании тюрьмы на луне-24. Почему вдруг исключение из правила? Не задумывался над этим?
– Задумывался. Но вот ответа не нашел. А любовь… Не знаю Вадим, была ли там любовь, но уединяться парами не возбранялось. И ты прав: чаще
– Вспомни меня. На Ганио. Я ведь не знал что нейромодули не рабочие. И, тем не менее, заблокировал оружие, вел машину, установил контакт с системой Хьюго.
– К чему ты клонишь?
– Ты ведь заметил что-то необычное, когда сканировал мой разум?
– Уплотнения нервных тканей в районе имплантов.
– Признался Дитрих.
– Сначала мне показалось, что это опухоль, но потом я убедился: скопления нейронов нормальны с точки зрения биологического строения. Проверял на себе. У меня то же самое.
– Вот наверное и разгадка Луны-24… Если у тебя и у меня есть характерные изменения в структуре коры головного мозга - это уже не результат хирургического вмешательства, а реакция организма на имплантирование. Что такое импланты? Новые органы чувств, к которым мы приспосабливаемся психологически, а мозг тем временем формирует новые участки нервных тканей, чтобы обрабатывать получаемые сигналы. Это мутация.
– Рощин не заметил, что уже не разговаривает с Дитрихом, а скорее размышляет вслух.
– Если существует независимый центр, где готовят мнемоников и кибрайкеров… а я уверен, - такой центр есть… значит, там должны знать об имеющих место процессах. Как ты считаешь, что в первую очередь заинтересует нейрохирургов?
– Устойчивость мутации?
– Именно. На Луне-24 занимаются селекцией.
– Вадим…
– Нет Дитрих, ты сам начал разговор. Я потерял память о прошлом, но знания у меня не исчезли, как и способность логически мыслить. Представляешь, если изменения будут закреплены на генетическом уровне? Но проверить это возможно лишь изучая детей, родившихся у специально отобранных, прошедших достаточно долгий путь саморазвития индивидов, верно?
– Ты говоришь о страшных вещах Вадим…
– Я знаю.
– Рощин сел, устало массируя виски.
– Нас будут преследовать. Повсюду. Как только «Игла» появиться в окрестностях Луны-24, кому-то станет очень тошно. Подумай Дитрих, владея записью генома и технологией клонирования, можно… - Вадим запнулся, но все же продолжил, - можно создать живой нейрокомпьютер. Компактный и мощный. Каких еще не бывало в истории.
– Если ты прав, то вся Окраина, по крайней мере, в лице корпораций, действительно будет охотиться на нас.
– Дитрих выглядел подавленным и растерянным, что было необычно для кибрайкера. Он внес предложение, относительно Луны-24, думая освободить пару хорошо знакомых ему людей. Но Вадим со своей не затуманенной предрассудками и комплексами логикой, сделал ошеломляющие выводы, исходя из минимума информации.
Он не уставал поражать Дитриха, то свой наивной человечностью, то беспощадными, стоящими далеко за гранью «здорового» цинизма логическими выкладками, от которых мороз драл по коже.
– Короче, мы летим или нет?
– Летим. Но ты должен хорошо подумать над собственным предложением. Это станет началом войны. Я к ней готов.
– В глазах Вадима таилась глубоко спрятанная печаль.
– Слово за тобой, Дитрих.
Он не ответил.
Только кивнул. Горло от чего-то пересохло.
Операцию планировали долго и тщательно.
Так же тщательно Вадим и Дитрих присматривались друг к другу.
Вырвавшись из стремнины смертельных обстоятельств, они как будто встретились вновь.
Нельзя сказать, что притирка характеров проходила просто.
Как мы вообще сумели остановиться у роковой черты, не убить друг друга при схватке на Фрисайде?
– Размышлял Дитрих. Прошло время и он начал понимать: равенство мнемонических способностей не играло решающей роли. Блокированные импланты? Чепуха. Все произошедшее с Вадимом на Ганио явно доказывало: он мог действовать в обход имплантов.
Дитрих спрашивал себя: а мне что мешало сделать роковое усилие, поставить инстинкты выше рассудка и (пусть не осознано) задействовать сформировавшиеся в районе имплантаций нервные ткани? Мысль не блокируешь, тем более, когда жизнь висит на волоске, и для спасения хороши все средства?
Выходит, не все?
Где происходила моральная селекция поступков? Кроу не мог взять в толк, что, к примеру, толкнуло Вадима на безрассудный шаг, когда он открыл свой разум и попросил Дитриха произвести сканирование?
Постепенно день ото дня, от мысли к мысли, они неосознанно искали точки соприкосновения. Не переставая препираться по мелочам, Рощин и Кроу учились понимать друг друга в глобальном смысле, с удивлением открывая все новые грани мнемонического общения.
И все же многое оставалось не понятным, не досказанным.
– Вадим, почему мы с тобой остановились на Фрисайде?
– Однажды спросил Дитрих, устав спорить со своим внутренним "я".
– Почему не убили друг друга?
Рощин, занимавшийся отладкой программного ядра Хьюго, прервался.
– Не задавал себе такого вопроса?
– Дитрих придирчиво посмотрел на человекоподобную машину зачем-то обошел Хьюго со всех сторон, затем вернулся взглядом к Рощину, вопросительно приподняв бровь.
– Задавал.
– Признался Вадим.
– Но ответ не очевиден…
– Давай рассуждать.
– Кроу присел на край скошенной приборной панели и, скрестив руки на груди, мрачно уставился в пол.
– Я всю жизнь считал, что мир откровенно враждебен, ко мне лично. У меня были понятия . Теперь они под сомнением. Тебе ведь давали волевую установку на беспощадное отношение к кибрайкерам, верно?
– Он дождался кивка, и добавил: - Я не вижу ни одной причины…