Багульника розовый дым

Росс Георгий

Главнокомандующим в доме была мама. Она недолго смотрела на наши заслуженные лица и, обращаясь к Валерке как к старшему, произнесла своим донским распевом: «Серка дюже не гонитя, пущай до завтря позорюеть в зеленях». После этих магических слов понадобилось всего несколько минут, чтобы запрячь покладистого жеребца в легкую телегу, и она затарахтела по дорожной гальке, унося шесть маленьких шалопаев в абсолютно счастливую неизвестность, какую только могло нарисовать тогда наше бескрайнее воображение.

До заветного озерка было не более пяти километров. Остановились на деревянном мосту из добротного накатника, поверх которого, в две плахи убитая колесами, светлела широкая колея. Мост этот связывал два

берега небольшой речки Кручины и был излюбленным местом, откуда мы часто наблюдали, как на мелком перекате пестрые пескари, шевеля усиками и поблескивая золотыми ободками глаз, деловито буровили проточный песок. От этого места широкой лентой, перепоясывая гору, уходил большак на село Ново-Троицкое. Груженые подводы, полуторки и трехтонки, отгромыхав по тракту, возвращаясь из города, часто останавливались именно в этом месте, притулившись под огромными черемухами отдохнуть.

Недолго полюбовавшись на речную мелюзгу, мы тронулись в путь, устремляясь своими маленькими сердцами туда, где, по всему, уже заждалась нас настоящая большая удача. Разбухшее солнце медленно кипело в вечернем вареве душной атмосферы, когда мы уже подпрыгивали на кочкарнике вблизи озерка. Разобрав свой нехитрый скарб, быстро, без лишних движений, готовили снасти. Достаточно опытные в подобных делах, мы вскоре уже безмолвно застыли с удочками, пришпилив свои взгляды к поплавкам.

Отпущенный без треноги и за это явно благодарный нам Серко гулял по воле, утопая в родной зеленой стихии. Тягучие секунды предвкушения оторвали нас от реального мира, и мы не замечали, как вечерняя зорька разливала вокруг пряные запахи разнотравья, смешанные с голосами птиц и стрекотанием всякой копошащейся насекомой твари, наполняя теплой истомой, утомленной от дневного палева, долину, лежащую между грядой волн огромного застывшего горного океана. Наше торопливое сознание дорисовывало самые фантастические картины, происходящие под водой, отчего темная глубина, казалось, просто кишела рыбинами невиданных размеров, и в каждое мгновение любой из нас был готов подсечь и выволочь на берег сверкающего позолотою чешуи упругого здоровенного карася. Но поплавки молчали, бездыханно покачиваясь на легкой ряби. Казалось странным, что даже дурковатый и любопытный гальян не трогал наживку. Природа будто затаилась. Какая-то гнетущая тишина, охватив окрестности, нависала над озером, оборвав голоса птиц и звуки скрипичного концерта кузнечиков. Воздух уплотнялся, передавая окружающей природе какое-то смутное тревожное предчувствие.

Живущие на бескрайних равнинах люди могут увидеть тучу задолго до того, как она, слегка погромыхивая, неспешно приближается далекими всполохами, как бы давая понять всему мелкому населению зеленого мира – идет гроза, благосклонно оставляя возможность даже маленьким букашечкам найти для себя временное пристанище.

У нас в горах все по-другому. Из-за ближайшего отвесного гольца вываливается темно-свинцовая рваная веревка грозовой тучи, посредине которой, обозначая скорость, зловеще парит белое облачко, и над всем миром нависает жуткая, сосущая под ложечкой, тишина. Помышления о том, что можно убежать или спрятаться где-то, тщетны – все начинается неожиданно, как по команде сверху. Мы едва успели поднять глаза от мертвых поплавков, как где-то совсем рядом оглушительно сухо хрястнуло, отпечатав синим разрядом всю округу. Горохом скатившись в полузасыпанный шурф, оставленный приискателями еще до революции, который никоим образом не спасал нас от надвигающегося погибельного ливня, прижались друг к другу, чтобы было теплее и не так страшно.

Горная гроза более похожа на артобстрел тяжелой артиллерии. Прямо над головами ахнуло, рассыпаясь картечью и соединяясь в один сплошной залп ослепляющих вспышек батареи небесных орудий. Молнии, извиваясь

гадюками, беспрестанно полосуют небо, уже разломанное ударами грома на части. И вслед за этим лавина воды обрушивается также неожиданно, секущая и безжалостно смывающая все на своем пути, стараясь не напитать землю-матушку, а просто захлебнуть ее побыстрее и насладиться этой своей жестокостью. Одновременно со вспышкой расколол небо удар, и столетняя лиственница, стоящая на косогоре, вдруг вспыхнула, как огромная лучина, разбитая до корня мощным разрядом. Она, будто славя вечную, непостижимую стихию огня в этом храме Создателя, горела свечой под проливным дождем.

Серко невольно жался к нам. В его глубоких и темных глазах отражалась вся эта кошмарная и оглушительная ночь. «Хоть маленькие, но все же люди», – наверное, думал он, и от этого становилось спокойнее в его доброй лошадиной душе, как и всем нам, видя рядом такое огромное и сильное существо. Валерка, забравшись на кучу своих собратьев, отважно запел: «Врагу не сдается наш гордый Варяг»! Я понимал, что он так громко орет от страха, но, как ни странно, вся эта его показная эстрада внушала какую-то уверенность и в нас.

Серко боялся выстрелов и потому после каждого удара грома слегка приседал, прижимая уши. Не всякая лошадь к этому приучена. Я это хорошо усвоил после того, как однажды на охоте мы с ним оказались так близко от стоящего в багульнике гурана, и у меня не оставалось ни секунды чуть развернуть коня или карабин. Стрелял прямо между его ушей. Было мне лет восемь тогда, и отцовские кирзовые сапоги не оказались большой помехой, так и оставшись торчать в стременах, когда я пулей вылетал из седла. Серко сгоряча было хватанул, но, отскочив и поняв свою оплошность, встал как вкопанный, конфузливо подошел, мотнув умной головой, дескать, что это я, Господи! И ткнул в меня своим теплым носом.

И, наконец, над нашими головами разразился настоящий Вселенский Хаос. Огненная геенна, слившаяся в сплошной грохот, извергающий шквал молний и воды, наводя на нас мистический ужас, застывший в глазах, и будто звучавший в глубине нашего детского, еще не окрепшего сознания, отчетливыми словами: «Я – гроза и прихожу к вам утвердить свое высшее предназначение, силу и могущество Создателя, неотвратимость наказания и превосходство божественного промысла над всеми копошащимися тварями на этой грешной земле».

Холодный дождь лил, как из ведра, и вода, поднявшаяся в озерке, угрожающе подступала к нашей яме. Зажмурясь и прикрыв головы ручонками, мы замерли в обреченном ожидании конца этой нашей замечательной рыбалки. Далеко за полночь, наконец, гулко грохнуло где-то в отдалении, ослепив всю округу, и будто покатилась телега по горам, рассыпая огромные камни, недовольно громыхая, отдаляясь все дальше по окрестным распадкам. Уже вконец обессиленная и изрядно потрепанная, увлекаемая шалыми ветрами туча еще разок огрызнулась, сверкнув недобрым глазом, и устало завалилась за дальней грядой хребта. Все смолкло, неслышно чуть моросило сквозь уже проступавшие на небе звезды. И только слышно было, как с мокрой листвы гулко падали крупные редкие капли, будто забивая гвозди в и без того мокрую землю.

Светало. Ехали молча, не нарушая тишины, словно боялись что-то расплескать в себе, как мудрые монахи после медитации. Полумистическое чувство, новое, еще не оформленное, распирало наши маленькие душонки, не умещаясь в них, оказавшись самым сильным Божественным впечатлением встречи с Создателем. Как-то не веселилось, и дело было не в рыбалке. Рыбалка – мимолетное удовольствие, пустяк. А это глубокое и потрясающее событие останется в каждом из нас на всю жизнь. И в первый раз мы не остановились на мосту, сочтя наше прошлое увлечение пустой детской затеей в сравнении с тем познанием, которое мы обрели, повзрослев за эту одну ночь.