Балетная школа
Шрифт:
Могло так быть? Почему бы и нет? Я предпочитаю думать именно так. И именно эту историю я рассказываю всем новеньким, что постоянно появляются в нашей компании. Беспризорников много стало, к зиме их чаще отлавливают и распределяют по пионерским домам Москвы. Наш детский дом считается особенным. Сюда не берут больных (для туберкулезных, глухих, умственно-отсталых есть специальные приютные детские дома, как и для детей с неправильным происхождением), а к нам направляют талантливых детей. Уж не знаю, как НКВДэшники определяют степень талантливости у едва пойманного, чуть отмытого бродяги, но иногда именно такие попадают к нам. Недавно вот Катька появилась. А, еще у нас дети-сироты из творческих семей. Танечка Великанова, например, дочка музыканта. Он
С каким наслаждением я плела в рассказах подругам и друзьям интригу судьбы моей воображаемой семьи. Так в моей биографии появилась прабабушка-гимнастка, сбежавшая от прадедушки с бродячим цирком. А что? Так ведь тоже могло быть! Кто проверит? Кто узнает правду? А мои слова – и не ложь вовсе. Поэтому я не чувствую угрызений совести.
Но перед собой я хочу быть честной (а иначе зачем писать в дневнике, ведь его никто не прочитает, чтобы восхититься моей богатой историей!), я думаю, что правда гораздо прозаичнее. Голодный и холодный 1917 год, бедная служанка, или работница фабрики, или поломойка только что потеряла мужа (да, мне совсем не хочется думать, что я просто приблудыш, хотя и такие варианты есть в моей голове), который погиб на фронте где-то в Германии, бедная служанка, она же работница фабрики или поломойка рожает ребенка и понимает, что вырастить его она не в состоянии. Поэтому делает самое простое – избавляется от него путем подбрасывания. Хорошо, что не утопила.
Да, все-таки нельзя отбрасывать версию побочного дитя какой-нибудь блудницы. Их тоже нынче много, мы с мальчишками любим закидывать их снежками, когда те стоят на углу Тверской. А мне каждый раз приходит в голову мысль, что вот эта раскрашенная девица может оказаться моей матерью. И потому я бью прицельнее.
Но я отвлеклась. Как видишь, Дневник, при полном отсутствии истории можно создать много разных версий, чтобы изложить их тебе каллиграфическим почерком. Кстати, почерк действительно плох. Я могу разобрать свои фразы, но лишь потому, что знаю, о чем только что писала. Рука к тому же замерзла, и крючочки букв «ш», «м», «и» и «н» настолько похожи, что слово «машина» будет выглядеть единым ровным заборчиком…
Пишу я вечером, сидя на своей кровати с продавленными пружинами. Девочки уже спят, Катька даже похрапывает. Скоро придет Серафима с проверкой. И тогда мне придется тоже забраться под тонкое одеяло. Если что, дорогой Дневник, верь, я обязательно продолжу свой рассказ. На страницах же не видно, какой длины была пауза между предложениями…»
На следующий день в столовой только и разговоров было, что о постановке спектакля. Войдя в холодное помещение с железными столами, где вились соблазнительные запахи только что сваренной каши (тетя Глаша вложила свое кулинарное искусство в пшенную кашу), Катерина и Эмма обнаружили свое «войско» в активном обсуждении подброшенной ему идеи. Худенький Санёк уже громко заявлял о своих художественных талантах.
– Я вряд ли смогу выучить большую роль. Мне вот ворон приглянулся. А что? Помните, мы ходили в театр? Там актеры даже деревьями были. Помните? А в прошлом году? Волк был тоже человеком. Я думаю, я смогу ворона сыграть.
– Сможешь! – сходу утвердила приятеля на эту роль Катька. – Главное, придумать костюм подходящий. Чтобы сразу было понятно, что ты – Ворон.
– А я бы мальчика сыграл, – робко сказал
– Кая? – переспросила Эмма, пододвигая к себе тарелку, полную каши. – Да, тебе подойдет. Он такой же маленький. И тихий.
– Тихий или нет, а вчера здорово тому пацану врезал! – заметила Катька, но тут же себя одернула: – Но это в прошлом! Сейчас мы все думаем о будущем.
– А знаете, что сказала сегодня Серафима? – сказала Маруся.
– Что? – хором спросили Эмма и Катька.
– Она сказала, что сегодня после уроков хочет обсудить с нами роли и назначить актеров.
– Ух ты! – за столом поднялось оживление.
– И что она хочет дать главные роли тем, у кого плохие оценки.
– Плохие? – переспросила Эмма. – Ты не ошиблась, Марусь? Вряд ли Серафима Павловна захочет дать главные роли двоечникам.
– Почему же не захочу? – услышали они голос Серафимы, неслышно подошедшей к бурно обсуждавшей события группе. – Отметки в тетради мало что говорят об актерском таланте. А я уверена, что в нашем детском доме много талантливых мальчиков и девочек.
– Здравствуйте, Серафима Павловна! – радостно встретили молодую учительницу воспитанники. – Доброе утро!
– Я вижу, Катя уже рассказала вам о моей идее поставить спектакль в нашем детском доме?
– Да!
– И хорошо! Я бы хотела, чтобы вы прочитали эту сказку до сегодняшнего вечера, чтобы обсудить наши планы уже со знанием дела. И было бы неплохо выслушать ваши предложения по поводу распределения ролей. Но не сейчас, – улыбнулась она на энтузиазм воспитанников. – Сейчас вы должны позавтракать и отправиться в школу. Уроки – самое важное для всех нас. На спектакль у нас будет время. Но в свободное от учебы время. Приятного аппетита!
– Спасибо, Серафима Павловна!
Воспитательница еще раз улыбнулась, ни к кому конкретно не адресуясь, однако каждый воспринял эту улыбку так, словно она была предназначена именно ему. Легко повернувшись, Серафима отошла к столу, за которым завтракали воспитатели, а за детским столом воцарилась сосредоточенная тишина. Пшенная каша на воде – не самое вкусное питание, но сейчас она быстро исчезала с тарелок, ведь всем хотелось поскорее обсудить возникающие идеи. А уж больше всего идей было в голове у Катьки. Вытащив Эмму за руку из-за стола, она устремилась к дверям, на ходу делясь придумками как по поводу костюмов, так и по поводу распределения ролей. Она не умолкала ни на минуту и когда девочки одевались, застегивая пальто и заматывая платки на головах, и когда шли по направлению к школе, и когда переступили порог учебного заведения – как обычно, со двора. Парадный подъезд, выходивший на Столовый переулок, был предназначен только для учителей и взрослых посетителей. Необходимость переключиться на учебный день прервала Катькин активный монолог, чему Эмма даже немного обрадовалась.
Подруги вошли в здание вместе с толпой таких же учеников, все весело перекрикивались, причем, чем младше был школьник, тем громче звучал его или ее голос. Катька протолкалась к вешалке их класса, чтобы повесить на крючок свое пальтишко. Эмма последовала за подругой, и девочки присели на свои же ранцы, чтобы переобуться. Со всех сторон сыпались утренние приветствия, на которые Катька отвечала согласным мычанием, в то время как Эмма произносила чинное «Доброе утро!».
Девочки проследовали к лестнице, гордо миновав небольшую группу девочек около большого зеркала в резной деревянной раме. Ни Эмма, ни Катька не считали нужным обращать слишком много внимания на свою внешность. Лицо чистое? Волосы не растрепаны? Так чего же пялиться в зеркало? А если что не так, то верная подруга всегда скажет.
Однако большинство девочек не могли миновать манящую зеркальную поверхность, даже не заглянув в нее. Вот и сейчас четыре или пять одноклассниц Катьки и Эммы старательно поправляли свои бантики, заколочки и проходились гребешками по примятым шапками или платками челкам. Фыркнув, Катька прошествовала мимо них.
– Задавалы детдомовские, – донеслось в спину, и Эмма привычным движением ухватила Катьку за подол юбки – ведь ты всегда была готова принять любой вызов.
– Фу ты! Не связывайся, – прошипела она.