Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю
Шрифт:
Но в данном случае религия имеет большое значение. Поскольку католицизм возник на Западе, а православие – на Востоке, различия между ними сильнее, чем, скажем, между католицизмом и протестантизмом или даже между католицизмом и иудаизмом (который благодаря диаспоре также развивался на Западе). Если западные религии придают особое значение идеям и делам, восточные религии акцентируются на красоте и магии. Служба в восточной церкви – почти физическое воссоздание рая на земле. Даже католицизм, наиболее барочная из западных религий, по меркам восточного православия аскетичен и интеллектуален. Католические монахи (францисканцы, иезуиты и прочие) ведут активную жизнь, принимают участие в таких мирских занятиях, как преподавание, литературная и общественная деятельность. Напротив, православные монахи тяготеют к созерцательности, труд для них почти помеха, поскольку отвлекает от поклонения божественной красоте.
Такие различия на протяжении веков порождают конфликтующий подход к повседневной жизни. В кафе на улице напротив Загребского собора один мой приятель-католик пояснял: «Когда я пошел служить в югославскую армию, я впервые в жизни встретился с сербами. Они мне рассказывали, что традиционная сербская свадьба длится четыре дня. Четыре дня для молитв и празднования. Кому это надо? Одного дня вполне достаточно. После этого надо возвращаться к работе. Сербы для меня странные люди, иррациональные, как цыгане. Им действительно нравится армия. Как можно любить армию? Я ее терпеть не могу. Армия для словенцев и хорватов – пустая трата времени. Вместо этого мы могли бы зарабатывать деньги. И кто хочет ехать в Белград? Белград – это третий мир. Вена мне гораздо ближе».
А Карла Кунц-Цизель, переводчица романов Джона Стейнбека на хорватский язык, сообщила мне с сознательной гордостью: «Я чувствую себя ближе к Вене, чем к Белграду. Загреб – это еще Европа. Помню, после последней войны Лоуренс Даррел, британский писатель, который в то время работал в британском посольстве в Белграде, каждые выходные ехал на своем джипе пару часов по пыльной ухабистой дороге, после чего восклицал: «Слава богу, Карла, я снова на Западе».
Какими бы эксплуататорами ни были габсбургские австрийцы, как бы хорваты ни жаждали от них освободиться, в Хорватии блеск Вены всегда был символом Запада и католицизма, и по этой причине хорваты простили габсбургской династии все ее грехи.
Для современных хорватов Габсбурги представляют собой последний нормальный и стабильный период в истории Центральной Европы перед кошмарным провалом нацизма и коммунизма. Но хорваты забывают, что до нацизма и коммунизма образованные личности мало что могли сказать хорошего о Габсбургах. Как писала дама Ребекка, «это семейство, с того самого несчастного дня 1273 года, когда собравшиеся князья Римской империи выбрали Рудольфа Габсбурга королем Германии на основании его заурядности, и до Карла I, отстранившегося от управления государством в 1918 г., не произвело на свет ни одного гения, не считая таких способных правителей, как Карл V и Мария Терезия; в остальном это были все тупицы, слабоумные или психопаты».
На самом деле богатство габсбургских Вены и Будапешта строилось на костях их славянских подданных. В ответ на периодические восстания волнения подавлялись сочетанием массовых казней и таких коварных методов, как предоставление сербскому меньшинству в Хорватии особых привилегий с целью настроить хорватов против сербов. Современные хорваты предпочитают от этого отмахиваться, но начиная с середины XIX в. их предков очень увлекала идея «южнославянской» федерации с сербами, независимой от Австро-Венгрии. Эта мысль укрепилась в 1878 г., когда на Берлинском конгрессе Габсбурги прибрали к рукам прилегающие территории Боснии и Герцеговины (только что освободившиеся от турецкого ига) и вскоре продемонстрировали, что способны править столь же жестоко, как турки. В 1908 г. Габсбурги формально аннексировали Боснию, население которой составляли мусульмане-славяне, хорваты и сербы.
Гаврило Принцип, убийца престолонаследника эрцгерцога Франца Фердинанда, был боснийским сербом. Габсбурги-католики отреагировали на гибель Франца Фердинанда захватом сотен сербских крестьян православного вероисповедания, которые знать ничего не знали об убийстве престолонаследника, и казнили их. Затем Габсбурги объявили войну Сербии, после чего началась Первая мировая война. «Война австрийской армии началась с полевых судов, – пишет Йозеф Рот в романе «Марш Радецкого», посвященном закату империи Габсбургов. – По целым дням висели подлинные и мнимые предатели на деревьях церковных дворов, наводя ужас на всех живущих» [12] . Габсбургская империя скончалась точно так же, как и безмерно презираемая ею Османская империя: среди хаоса жестокостей, направленных против ряда мелких стран, борющихся за свою свободу.
12
Перевод Н. Ман.
Однако к 1930-м гг. хорваты обо всем этом забыли. Века габсбургского правления убедили хорватов, что в культурном смысле они превосходят сербов. Таким образом, когда после Первой мировой войны сербскому королевскому дому Карагеоргиевичей передали власть над хорватами в новообразованном государстве Югославия, в Хорватии к общей ненависти присоединилась и жажда мести. В 1934 г. произошло преступление, из-за которого дама Ребекка впервые услышала о Югославии: хорватские террористы-усташи организовали убийство короля Югославии серба Александра Карагеоргиевича. В 1980-х и начале 1990-х гг. появилась популярная ревизионистская теория, согласно которой Габсбурги создавали миролюбивый климат этнической толерантности, но в Хорватии толерантность явно не является частью этого наследия.
Ватикан также несет свою долю вины. Самые сильные стимулы для формирования антисербских настроений в Хорватии всегда исходили от Римско-католической церкви, которая предпочитала, чтобы хорваты-католики находились под властью их единоверцев из Австрии и Венгрии, нежели оставались меньшинством в государстве, где господствуют сербы, исповедующие восточное православие и по исторически сложившимся причинам психологически близкие русским большевикам. Ватикану никогда не нравилась Югославия, даже до Второй мировой войны, когда страна не была коммунистической. И, отказываясь ступить на югославскую территорию до тех пор, пока ему не будет позволено публично помолиться у гробницы символа (противоречивого и для многих скомпрометированного) хорватской набожности Алоизия Степинаца, папа Иоанн Павел II на протяжении 1980-х гг. демонстрировал явное равнодушие к коллективной памяти православных сербов, а также евреев и цыган, для которых Степинац сделал слишком мало и слишком поздно. На протяжении десятилетий Ватикан судил и вознаграждал исключительно с позиций антикоммунизма, тем самым откладывая обсуждение его исторической роли в широком масштабе и поведения в этой части мира. Но так больше продолжаться не может.
Я уходил под дождем от памятника Томиславу, мимо здания Художественной галереи в неоклассическом стиле, с фасадом желтым, как на старых дагеротипах. За галереей, в глубине усыпанного палой листвой парка, скрывался памятник епископу Штросмайеру.
Скульптор изобразил Штросмайера с рогами, как Микеланджело – Моисея. Высокая, жилистая фигура, воплощающая в себе внутренний свет и силу, заставила меня подойти ближе, словно бронза была реальной теплой плотью. «Мы оставили прекрасную статую улыбаться под проливным дождем», – вспоминала дама Ребекка о своем посещении этого места.
Скульптором, изваявшим фигуру Штросмайера, был Иван Мештрович, тот самый Мештрович, который много лет спустя, в 1960 г., сделал надгробие на могиле другого местного патриота – Алоизия Степинаца. И в этом нет противоречия. Мештрович лично был свидетелем благородного поведения Степинаца. В 1943 г., во время краткого визита к Степинацу в Рим, Мештрович уговаривал того не возвращаться в Хорватию, где его жизни угрожала смертельная опасность. Степинац ответил, что уже смирился с судьбой: если его не убили усташи, то убьют коммунисты. Изначально проявив полнейшую политическую слепоту, архиепископ жестоко применил к себе справедливый урок «черной овцы» и «серого сокола»: он был готов стать жертвенным агнцем, и не из самоуверенности, а ради защиты других.