Банда 2
Шрифт:
— Чем торгует гражданин Байрамов?
— Всем. Зажигалки, расчески, мебель, одежда, машины...
— Продукты?
— Да, все завозное, упакованное... Кофе, чай, печенье, конфеты... Да, и спиртное тоже, — подчеркнул Цыкин, видимо, увидев в этой подробности что-то для себя существенное.
— Будем заканчивать, — Пафнутьев устало откинулся на спинку стула. — Значит, мы договорились — вы поищите его бумаги, записи, блокноты?
— Понимаю... Поищем. Естественно, вас интересуют не его творческие планы?
— Особенно творческие планы! — с нажимом проговорил Пафнутьев. И повторил для уверенности, что его правильно поймут. — Особенно творческие планы.
— Будет сделано, Павел Николаевич, —
— Кстати, вас не смущают подарки Байрамова?
— Ничуть, — усмехнулся Цыкин с некоторой доверительностью. — Кстати, вот этот костюм на мне — тоже его подарок. Ничего, правда?
— Хороший костюм, — Пафнутьев пощупал ткань на рукаве. — Давно о таком мечтаю.
— Могу устроить.
— Нет, спасибо. Боюсь, не отработаю.
— Было бы желание, — сказал Цыкин. — Отработаете.
— Вот как раз с желанием у меня всегда большие трудности... Дайте, пожалуйста, адрес Званцева, его домашний телефон... Как жену зовут...
— О! Нет ничего проще, — Цыкин вернулся к своему столу, с яркого бумажного куба сорвал листок и быстро набросал несколько цифр, протянул Пафнутьеву. Тот взял маленький листок, вчитался, удовлетворенно кивнул. Потом взял в руки разноцветный бумажный куб, внимательно осмотрел его со всех сторон, полюбовался.
— Тоже Байрамов?
— Разумеется, — рассмеялся Цыкин и лицо его сморщилось так, что уже не было никакой возможности определить, где совсем недавно были глаза, нос, рот. Но когда смех кончился, из обилия морщин снова вынырнул нос, сверкнули хитроватые, хмельные глазки, по бокам" лица возникли мятые уши. И снова у стола стоял главный редактор городской газеты Цыкин. В хорошем костюме и с неистребимым желанием выпить.
Пафнутьев сосредоточенно вышагивал квартал за кварталом, не замечая ни мелкого осеннего дождя, ни ветра, ни машин, которые, проносясь рядом с тротуаром, время от времени окатывали его водой. Пафнутьев пытался навести порядок в собственных мыслях и разобраться в том, что открылось ему в этот день. А открылось нечто неожиданное — оказывается, Зомби, беспамятный клиент Овсова, жертва жестокого преступления, не такая уж невинная жертва, как об этом хотелось думать. Выясняется, что у этого Зомби есть имя, должность, адрес, выясняется, что это Сергей Дмитриевич Званцев, журналист, верный певец Байрамова, который этого монстра, этого мутанта, как выражается Халандовский, создал, взрастил и выпустил в свет. Известность обернулась для Байрамова настолько существенной прибылью, что он смог даже одарить своего создателя машиной. Эту машину надо было и заработать, и отработать, а Байрамов, судя по всему, не тот человек, который будет заниматься благотворительностью. Вот завез матрацы для умирающих старух и все — уважаемый спонсор.
Что же произошло полгода назад на Никольском шоссе? Что могло произойти, если уж Званцева привезли Овсову в виде мешка с мясом и костями? Обычная авария? Бывает. Мог он влететь в аварию по собственной оплошности? Мог. Запросто. Все происшедшее можно, конечно, объяснить стечением дурных обстоятельств, но как тогда понимать ножевую рану?
Внутренняя разборка?
Конкуренты?
Удар по Байрамову?
Похоже на то...
Что же делать? Прежде всего необходимо бесспорно установить, что Званцев и Зомби одно и то же лицо. Если это подтвердится, то становится ясно, почему Зомби так настойчиво стремится в город — ему нужна связь. Он наверняка помнит больше, чем говорит. Да, Павел Николаевич, ты должен это зарубить себе на носу — Зомби помнит больше, чем думает Овсов.
И опять вопрос — что же произошло на Никольском шоссе полгода назад? Дорожная авария? Попытка убийства? Сведение счетов? Бандитская разборка? .
Пафнутьев и сам не заметил, как
— Овсов? — спросил Пафнутьев. — Жив?
— Временами.
— Тогда слушай... Похоже, я узнал, кто есть твой клиент.
— Зомби?
— Называй его как хочешь... Это человек Байрамова.
— Даже так? — озадаченно проговорил Овсов. — Хм... И что же из этого следует?
— Будь осторожен. Он помнит больше, чем тебе кажется. Не исключено, что он у тебя просто прячется. Ты меня слышишь?
— Говори, Паша, я все хорошо слышу.
— Ты как-то говорил, что за ним приходили, о нем спрашивали, а потом, вроде, успокоились, когда ты сказал, что клиент мертв.
— Было.
— Овес, он у тебя прячется. Он пережидает. Его могут искать где угодно, но только не у тебя. Да и у тебя его искать не будут, поскольку считают, что он...
— Остановись, Паша... Я все понял. Но должен сказать, что все это для меня не очень важно. Зомби — мой больной и я отношусь к нему, как к своему больному. И он будет находиться у меня ровно столько, сколько потребуется для полного выздоровления. Паша... Ты не видел в каком виде его привезли... У него не осталось ни одной части тела, по которой его могли бы узнать родные. То, что он потерял память — это бесспорно. Первые две недели я слышал только его бред. И этот бред тоже о многом говорит... Это был бред нормального человека, может быть, даже неплохого человека.
— У него осталась одна мелочь, по которой его можно узнать, — сказал Пафнутьев.
— Да? — удивился Овсов. — И что это за мелочь?
— Голос.
— Но для этого нужно найти людей, которые бы...
— Я их нашел.
— Уж не думаешь ли ты засадить его за решетку? — обеспокоенно спросил Овсов — Разберемся, — ответил Пафнутьев и повесил трубку на искореженный, жеванный рычаг. За его спиной громыхнула тяжелая разболтанная дверь телефонной будки.
Долгий, суматошный, нервный день заканчивался, и Пафнутьев уже с некоторым нетерпением поглядывал в окно, где моросил мелкий осенний дождь, облетали последние листья и откуда раздавались звуки, обещавшие свободу и отдых — гудки машин, голоса людей, визги детворы во дворе. Он собрал бумаги со стола, не разбирая, сложил их в одну стопку и сунул в сейф. Окинул взглядом унылые стены кабинета и рука его невольно потянулась к телефону, хотя он и сам еще не знал — кому позвонить, с кем скоротать недолгий осенний вечер.
И в этот момент телефон зазвонил сам.
— Паша? Привет. Как хорошо, что я тебя застал, а то уж думаю отдыхает, наверно, Павел Николаевич.
— Привет, — пробурчал Пафнутьев, даже не спрашивая, кто говорит и чего хочет.
— Шаланда тебя беспокоит... Помнишь такого?
— Как же, как же... Тебя, Шаланда, забыть невозможно. Только о тебе и помню.
— Вот и хорошо, — Шаланда тут же обиделся, поскольку обидчивость была самой первой и естественной его реакцией на любые слова собеседника. Что-то всегда он находил в этих словах обидное для себя. Поэтому общаться с Шаландой могли далеко не все, но у Пафнутьева это получалось, поскольку он сам постоянно давал Шаланде основания для обид — то слова шутливые бросал, слова, которые можно было истолковать и так и этак, то не узнавал Шаланду по телефону, то вдруг просил напомнить, как того зовут, то вообще вдруг спрашивал — «Какая еще Шаланда?», зная, что Шаланда тут же нальется краской и смертельно обидится... На час, а то и на полтора.