Банда 4
Шрифт:
— Понял, Аркаша, — кивнул Пафнутьев. — Виноват. Прости великодушно. Конечно, каждый должен заниматься своим делом. Если я доживу до конца этой недели, то буду жить еще долго и счастливо. Если доживу до конца недели.
— Обострение болезни? — участливо спросил Халандовский.
— Приступ.
— Может быть, тебе просто скрыться на это время? У меня есть хорошее местечко. А?
— Квартира от «фокусников»? — усмехнулся Пафнутьев.
— А ты не смейся... Это единственное место, где тебя не будут искать. И это... Ты извини, Паша, что я с тобой
— Я знаю одного, который оказался у него на, пути и не исчез, — усмехнулся Пафнутьев. — Ты знаешь, где сегодня утром нашли его роскошный «мерседес»?
— Об этом уже весь город знает... Тысячи людей побывали возле этого несчастного «мерседеса». Там, на Луначарского, запах крутой, но это никого не остановило, Паша.
— Так уходят кумиры, диктаторы, властелины... Под смех толпы.
— Да, — согласился Халандовский. — Но при этом они успевают немало людей прихватить с собой. Уходя. Исчезая. Это твой парнишка устроил? Он Бевзлину в штаны наделал?
— Он ему туда бутылку соуса выдавил. Мексиканского, между прочим.
— Мексиканского?! — ужаснулся Халандовский. — У Бевзлина наверняка сейчас сплошное воспаление яиц!
— Умрет он от другого, — жестковато сказал Пафнутьев. Странные слова произнес, без угрозы, без желания взбодрить себя или придать смелости Халандовскому. Просто вдруг выскочили откуда-то эти жутковатые слова, и Халандовский понял, что за эти слова Пафнутьев отвечать не может, они принадлежат не ему. Скорее всего, высшие силы выбрали Пафнутьева, чтобы озвучить свое решение. А может быть, Пафнутьев сам уловил носящийся в воздухе приговор...
Открыв маленький холодильник за спиной, Халандовский поставил на стол еще одну бутылку пива. И она сразу же, прямо на глазах, помутнела, окуталась туманом, который через несколько секунд превратился в мелкие искрящиеся капельки. Оба приятеля зачарованно смотрели за превращениями бутылки и, наконец, одновременно взглянули друг другу в глаза. В них было согласие и предвкушение блаженства.
— А парнишку своего береги, — сказал Халан-довский, вскрывая бутылку.
— Стараюсь, — ответил Пафнутьев.
— Стараться мало, Паша.
— Знаю.
Наконец-то Пафнутьев добрался до своего стола и углубился в работу.
Сначала он разложил снимки, сделанные в подвале, где нашли несчастного Самохина, тут уж Худолей постарался — со всех сторон заснял он раздавленный череп, устремленный в небеса мертвый взгляд незадачливого торговца детьми, полки с запасными гайками, прокладками, унитазами, угол, заваленный пустыми бутылками, и прочие прелести сантехнической мастерской. Были и отпечатки, много и разных — они остались на рукоятке тисков, на куске стекла, валявшегося на столе, на никелированном патрубке, который использовали в качестве подсвечника — видимо, в доме иногда выключали свет.
Отдельной стопкой лежали копии договоров, которые фирма «Фокус» заключала с престарелыми гражданами, позарившимися на ежедневную бутылку кефира, булку хлеба и пачку пельменей — это был обычный набор, который поставляли «фокусники» своим клиентам. Тут же лежали копии свидетельств о смерти. На отдельном листке Пафнутьев выписал даты договоров и даты смертей, они различались в полгода, иногда месяцев в девять — клиенты умирали, даже года не попользовавшись даровым кефиром.
В дверь раздался негромкий осторожный стук, и, когда она чуть приоткрылась, в щель протиснулась печальная мордочка эксперта Худолея.
— Позвольте, Павел Николаевич?
— Входи.
— Спасибо, Павел Николаевич... Это очень любезно с вашей стороны.
— Что любезно? — хмуро спросил Пафнутьев.
— То, что вы позволили мне войти... Знаете, не в каждый кабинет можно вот так запросто зайти и встретить самое радушное, самое теплое человеческое отношение. Помню, как-то оказался я в кабинете...
— Заткнись.
— Хорошо, — кивнул Худолей. — Знаете, если человек без церемоний, глядя в глаза, говорит все, что он о тебе думает, высказывает свое отношение... Это хороший, прекрасный, душевный человек. Вы знаете, кого я имею в виду, Павел Николаевич...
— Себя?
— Нет, я имею в виду вас, с вашего позволения, — Худолей прижал к груди ладошки, розоватые, как мороженые тушки морского окуня, склонил головку к плечу и посмотрел на Пафнутьева с такой трепетной преданностью, что тот не выдержал, сжалился, усмехнулся, — Как вам понравились снимки? — спросил Худолей, увидев на столе разложенные фотографии. — Мне кажется, удались, а?
— Очень красивые, — похвалил Пафнутьев. — Когда закончится дело, я возьму их себе и повешу над кроватью.
— А что, — охотно согласился Худолей, — они украсят любую квартиру. А что касается вашей, то каждый гость сразу догадается, к кому он попал.
— О, Боже, — простонал Пафнутьев. — Остановись... Нет больше сил.
— А я могу эти самохинские портреты на фоне тисков увеличить, поместить в рамку, украсить собственным автографом... Хотите анекдот? — без всякого перехода спросил Худолей, — Хочу.
— Похороны. Вырыта могила, рыдают родственники, оркестр стонет и плачет, покойник весь в черном лежит в гробу, безутешная вдова бьется лицом о землю...
Гробовщики берут крышку, молоток, гвозди и собираются заколотить гроб. И тут один из них замечает, что из кармашка покойника торчит купюра в сто тысяч рублей. Воспользовавшись тем, что все убиты горем и на него никто не обращает внимания, гробовщик быстренько эту купюру из кармашка и выхватил. И тут же — о ужас! — покойник цепко хватает его за руку. Представляете, какой кошмар? Так вот, хватает за руку и говорит человеческим голосом... Контрольное захоронение, говорит.
— Действительно, — покачал головой Пафнутьев.