Банда 4

Пронин Виктор Алексеевич

За то, что пупок в нижней части живота, а не в верхней. Бевзлин подарил по хорошей машине нашему губернатору и всем его заместителям. И они не смогут отказать ему в маленькой просьбе. Его фирма потеряла трех человек — налицо разгул преступности. А кто, кого, за что... Все это не так уж важно.

— Значит, надо опередить Бевзлина.

— В чем?

— Как всегда, Павел Николаевич, как всегда... В нанесении удара. Пока мы будем опережать, остается шанс выжить. Надо лишить его возможности высказать губернатору свою просьбу. Пусть он не успеет

ни о чем попросить.

— Как?

Андрей молча передернул плечами. Ответ напрашивался сам собой, а произносить очевидные слова он не любил. Да и Пафнутъев прекрасно знал ответ на собственный вопрос. В кабинете наступило долгое молчание, но не сонное, нет, это было сосредоточенное молчание. Пафнутьев даже ни разу не заворочался в своем жестком кресле, не поменял позы. Время от времени вспыхивал свет фар на занавесках, слышался визг трамвая на повороте, но приглушенно, терпимо. Потом появился несильный ритмичный шум в коридоре — приближалась уборщица, ее швабра натыкалась на ножки стульев, билась о плинтуса, о запертые двери кабинетов.

Дойдя до пафнутьевской двери, уборщица подергала ручку и двинулась дальше, она была даже рада пройти мимо запертого кабинета.

— Надо выманить его из берлоги, — негромко произнес Андрей, чтобы даже уборщица не догадалась, что в кабинете кто-то есть.

— Как? — повторил Пафнутьев.

— Большая рыба клюет на живца.

— Не понял? — Пафнутьев повернулся, пытаясь рассмотреть выражение лица Андрея, но тот сидел в тени и тусклый свет из окна не достигал его.

— Большая рыба клюет на живца, — повторил Андрей. На этот раз Пафнутьев не стал переспрашивать. Днем, когда прокуратура гудела от страстей, от горя и ненависти, когда он сам был взвинчен и раздражен, Пафнутьев заставил бы Андрея выразиться подробнее, но сейчас у него не возникло даже такого желания, и так все было ясно. — Как вы думаете, Павел Николаевич, — заговорил Андрей, осторожно подбирая слова, — как вы думаете, есть ли у Бевзлина сейчас человек, которого он ненавидит больше всех на белом свете?

— Есть, — сказал Пафнутьев, помолчав. — И я знаю этого человека. Ты его тоже знаешь. Он так его ненавидит, так ненавидит, что теряет самообладание при одном только упоминании о нем. Бевзлин покрывается красными пятнами и начинает биться в мелкой дрожи, едва лишь вспомнит этого человека, Андрюшенька.

— Ну вот, видите, как хорошо, — по голосу Пафнутьев понял, что Андрей улыбается.

— Что же тут хорошего?

— Из этого человека можно изготовить прекрасного живца.

— Это не просто, — заметил Пафнутьев.

— А у нас, Павел Николаевич, нет выбора, — произнес Андрей. — Мы можем, конечно, поплясать немного вокруг да около, но рано или поздно все равно придем к этому решению. Сделать все надо, не откладывая. Времени нет, Павел Николаевич.

В кабинете опять наступила тишина. За окном стемнело, и все ярче становились уличные огни. Теперь проносящиеся на повороте машины изредка светом фар выхватывали из сумрака лицо Пафнутьева, и оно вспыхивало ярким розовым пятном.

— Что будем делать, Павел Николаевич? — спросил Андрей из темноты своего угла.

— Будем думать.

— Я тоже могу кое-что поприкинугь, да, Павел Николаевич? — спросил Андрей.

— Конечно.

Андрей настойчиво вел свою линию, более того, в этом разговоре его настрой был более решительным. Пафнутьев колебался, сомневался, пытаясь найти решение, которое хотя бы немного вписывалось в требования закона. Но он не видел такого решения, а Андрей его и не искал. Недавнее происшествие, когда он чуть было не лишился жизни, развязало ему руки, и он готов был действовать быстро и жестко.

Пафнутьев тоже прошел через некоторые испытания и, хотя не предлагал ничего сам, не останавливал и Андрея.

— Мне кажется, Павел Николаевич, что, если мы не уничтожим его, он уничтожит и меня, и вас. Он не остановится, пока не пришлет Вике вашу правую руку, свернутую в кукиш. Или левое ухо, надетое на шампур.

— Мне хочется тебе возразить, Андрюша, но нечего, — сказал Пафнутьев. Не было сейчас в его голосе обычной дурашливости, готовности посмеяться поиграть словами. Пафнутьев говорил тише и печальнее, чем обычно. И понял Андрей — созрел Павел Николаевич, кажется, созрел.

Раздался телефонный звонок — в этот вечер они казались резкими и раздражающими. Но этот звонок отличался от прочих — прозвучав единственный раз, он смолк. Пафнутьев придвинул аппарат поближе к себе. Через минуту телефон зазвонил снова, и тогда он поднял трубку. Это был их с Викой условный сигнал — когда жена хотела дать знать, что звонит именно она, то, набрав номер и дождавшись одного звонка, опускала трубку. И тут же звонила снова. Если Пафнутьев был на месте, он сразу догадывался, кто к нему ломится.

— Да! — сказал он преувеличенно бодрым голосом.

— Паша... Это... У нас кое-что случилось, — голос Вики оборвался, она замолчала, видимо, разговаривая с кем-то, прикрыла трубку рукой. Потом Пафнутьев снова услышал ее учащенное дыхание.

— Вика! — крикнул он, сразу предположив худшее, — Что там у тебя? Говори!

— У нас гости, Паша...

— Кто?

— Он говорит, что его фамилия Бевзлин, Анатолий Матвеевич.

— Зачем ты открыла дверь?! Зачем ты его впустила?! Мы же договаривались — никого! Ни под каким предлогом! Ни днем, ни ночью!

— Паша... Остановись... Я его не впускала.

— Как?!

— Я пришла домой, а он уже сидит в квартире... И с ним еще двое. Они смотрели телевизор и пили кофе. И шампанское вот... И еще, Паша... Только ты не расстраивайся, ладно? Не будешь?

— Ну?

— Они тут небольшой беспорядок устроили... Не буду рассказывать об этом подробно, сам увидишь...

— Так, — выдохнул Пафнутьев чуть слышно. — Дай этому Бевзлину трубку.

— Он и сам просит.

— Что там? — спросил Андрей, почувствовав напряжение в голосе Пафнутьева.