Банда из Лейпцига. История одного сопротивления
Шрифт:
– Нет, вы только поглядите! Девица в коротких штанах! Что дальше-то будет? Канцлерша?
Я проследил за его взглядом. Темноволосая девушка с короткой стрижкой каре и вьющейся челкой, падавшей ей на глаза, шла по улице. У нее было такое выражение лица, что она легко завоевывала себе место в пространстве, хотя по возрасту она была, похоже, моей ровесницей. Она выглядела так, будто точно знала, чего хочет, и более того – знала, что это всякому видно.
Но заворожило меня вовсе не ее выражение лица. Меня заворожила одна деталь ее туалета. Штаны. Короткие штаны. Точно такие же, какие были на Генрихе, который смотрелся в них достаточно вызывающе. Девушка приблизилась и направилась прямо к нему. Я уже решил, что
– Молодца! Тебе идут мои старые штаны! – сказал Генрих, продолжая держать девушку за плечи и оглядывая ее. – Позвольте представить. Хильма, – сказал он наконец и повернулся ко мне.
Я протянул руку. Девушка вскинула подбородок, так что глаз стало не видно.
– Харро, – повторила она за мной, как будто сомневаясь в том, что меня действительно так зовут.
Я кивнул и показал на Генриха.
– Мы соседи, – сказал я.
Мне самому было неясно, к чему такое пояснение, но ничего другого я в тот момент не придумал.
– Соседи, – повторила она и склонила голову набок. – Ну ладно. Хорошо. Добро пожаловать!
Только после этого мы все-таки обменялись рукопожатием. Потом она потянула Генриха за рукав.
– Пойдем пройдемся. Мне нужно тебе кое-что рассказать.
Вот так неожиданно я оказался один на один с незнакомой компанией. Худенький парнишка в матросском воротнике спас положение и сгладил возникшую неловкость.
– Я Эдгар, – сказал он по-простому. – Что тебя к нам привело? Заглянул по-соседски? Или есть другие, более веские причины?
Я поскреб ботинком по асфальту, выпятил нижнюю губу и посмотрел Эдгару в глаза. В зависимости от того, как падал свет, они казались грустными или дружелюбными.
– Да я все время болтаюсь на улице, – сказал я. – А новые друзья ведь никогда не помешают, верно?
Эдгар кивнул еле заметно.
– А ты почему тут?
Эдгар улыбнулся, возможно, потому что заметил мой отвлекающий маневр.
– Потому что на работе ничего не светит. Отец из коммунистов. Мастеру моему это поперек горла. Ему подавай немецкое приветствие [5] , чтоб, когда он входит в мастерскую или выходит, все руки вскидывали, замешкаешься чуток – наматывает сверхурочные. Вот такие дела. – Эдгар повернул пряжку на ремне. Она была гладкой и сверкала на солнце. – Но это, конечно, касается только меня. У других свои причины. У меня – свои.
5
«Немецкое приветствие» – вытянутая под углом 45° рука с выпрямленной ладонью – было в ходу в Третьем рейхе как символический жест, который, как считалось, напоминал о традициях древних германцев, использовавших его при избрании королей как условный знак вскинутого копья.
– А как это все устроено? – спросил я. – Если кого-то взяли в подмастерья, то можно перейти в какое-нибудь другое место?
– Иногда можно, – ответил Эдгар. – Но не мне. Четыре класса школы. Оценки дрянь. Связей нет. Родители – коммунисты. – Он щелкнул по металлической пряжке. – Как это говорят? Радуйся, что тебя вообще хоть куда-то взяли. А ты, ты еще учишься?
Я кивнул и засунул руки поглубже в карманы брюк.
– Здорово! – сказал Эдгар. – Это же классно! Есть чему радоваться. Или нет?
– Не, ничего хорошего, гадость одна, – ответил я, помолчав немного.
Эдгар поднял брови. Он действительно был очень худеньким.
– А если вообще задвинуть эту твою учебу? – спросил я, снова переводя разговор на него. Эдгар рассмеялся, но не так, чтобы мне стало стыдно за свой дурацкий вопрос.
– Никак не могу, – сказал он. – Папа получает только пособие. Мама работает на «Газаге» [6] , зарплата мизерная. И вообще неизвестно, сколько она там продержится. А еще есть младшая сестра. Мне хоть сколько-то все-таки платят, малое, но подспорье.
6
Крупный энергетический концерн, основанный в 1847 г. и существующий по сей день, имел множество филиалов по всей стране, в том числе и в Лейпциге.
Не уверен, что мне удалось изобразить на лице понимание.
Над красными черепичными крышами близлежащих домов сверкнули отблески далеких молний. Гроза все еще не могла принять окончательное решение.
3
Приблизительно в то же самое время, когда я обзавелся новыми знакомыми, у меня состоялся разговор с родителями, который был так же малоприятен, как дырка в зубе. Я вообще не любил этих разговоров, потому что в такие моменты неизменно чувствовал себя маленьким мальчиком. Последний разговор был особенно неприятным.
Мой отец, до тридцать третьего года бывший членом Рейхсбаннера, союза участников войны [7] и СДПГ [8] , сидел в кресле в гостиной, высокий, тяжелый и неподвижный, как древнеегипетская статуя. Напротив него сидела мама, согнувшись буквой «С» над книжками, исписанными листками и потрепанными папками.
Нашей гостиной не хватало уюта. Это было место, где мои родители готовились к занятиям или проверяли работы. В тот день она стала местом, где предстояло состояться воспитательной беседе, в ожидании которой книжные шкафы уже ехидно ухмылялись, хотя еще не было произнесено ни слова.
7
Рейхсбаннер – сокращенное название Союза германских участников войны и республиканцев, существовавшего в 1924-1933 гг. и близкого по идеологии тогдашней Социал-демократической партии Германии; союз был запрещен в 1933 г.; тогда же была закрыта и издававшаяся им еженедельная «Иллюстрированная республиканская газета».
8
Имеется в виду Социал-демократическая партия Германии, основанная в 1863 г. и запрещенная в 1933 г. После Второй мировой войны партия возобновила свою работу и существует по сей день.
– Проходи и садись, – изрек отец, хотя я предпочел бы отправиться в противоположном направлении. Я сел. Мама выпрямилась и стала похожей на восклицательный знак с кудряшкой у левого виска. Она не любила красоваться, но это не означало, что она была равнодушна к моде. Ее руки лежали на тетради и напоминали руки пианиста, приготовившегося играть. Она смотрела на меня поверх очков. Папа откашлялся.
– Долгое время мы с мамой были против того, чтобы ты вступал в ряды государственной молодежной организации, – сказал он, подчеркивая каждое отдельное слово.
Противный холодок пробежал у меня по спине. Мои родители не были в партии, правда, от неудобных вопросов их спасало членство в национал-социалистическом союзе учителей. У меня было такое ощущение, что по крайней мере папа на этом не остановится.
– Мы посовещались и решили. Мы разрешаем тебе вступить в организацию.
Увидев, что я открыл рот, отец не дал мне ничего сказать. Он говорил громко:
– Мы должны думать о будущем. Надо приспосабливаться. Идти в ногу со временем. Ты уже слышал, наверное. Мест в университетах мало. Беспартийным и вовсе не пробиться. Мы не хотим лишать тебя возможностей!