Бандитская губерния
Шрифт:
— Благодарю вас, — сказал Иван Федорович.
— Да не за что, — словами Воловцова ответил Песков.
— Я этого человека не знаю… — Калмыков был явно растерян, но держался на допросе принятой линии настойчиво и твердо. — Я видел его в первый раз, и почему он доверился мне, не имею никакого понятия…
— Ну, что вы такое говорите, Иван Ерофеич, — мягким увещевательным тоном произнес Песков. — Вы что, хотите уверить меня, что приняли серебряные часы, сто сорок рублей ассигнациями и процентные бумаги на восемнадцать тысяч
— Верно, он торопился или за ним гнались, — продолжал гнуть свою линию отставной солдат. — Мой дом он выбрал случайно и, увидев меня, решил, что мне можно доверять…
— Веселый вы человек, однако, Иван Ерофеич, — усмехнулся Песков, но Калмыков угрюмо посмотрел на него и уставился в пол. — То, что вы нам говорите, детский лепет какой-то… Неужели вы думаете, что суд вам поверит?
— Да, — ответил Калмыков и почему-то глянул на Воловцова.
— Это с какой такой стати? — уже нехорошо посмотрел на отставного солдата Виталий Викторович.
— Потому что я никого не убивал, — последовал твердый ответ.
— Зачем вы приходили в ночь убийства в дом Кокошиной? — начал с другой стороны Песков.
— Я не приходил в ночь убийства в дом Кокошиной, — ответил Калмыков.
— Приходили. Вас видел один из жильцов дома, — продолжал наседать Песков, но видимых результатов это не приносило.
— Я не приходил в ночь убийства в дом Кокошиной, — слово в слово повторил свою предыдущую фразу Калмыков.
— Запираться бесполезно: вас видели, — пристально посмотрел на подозреваемого судебный следователь.
— Меня не могли видеть, — помотал головой Калмыков.
— Почему? — спросил Песков.
— Потому что я не приходил в ночь убийства в дом Кокошиной, — в третий раз повторил одну и ту же фразу Калмыков. Сдвинуть его с занятой позиции было непросто. — Ваш жилец просто обознался. Кого-то он, может, и видел. Но не меня…
— Он видел именно вас! — хлопнул ладонью по столу Песков. — И это зафиксировано в протоколе.
— А что мне ваш протокол… Да не мог он меня видеть там, господин следователь, — продолжал упираться Калмыков. — Как он мог кого видеть? Ночью-то? А?
— Ага! — Песков повеселел и метнул быстрый взгляд на Воловцова. — Вот ты и прокололся. Откуда знаешь, что была ночь, если ты не приходил в дом Кокошиной ночью?
— Весь город знает, что Кокошину убили ночью. А потом облили керосином и подожгли, — как само собой разумеющееся ответил Иван Ерофеич.
— А откуда знаешь, что та ночь, когда совершилось убийство, была темная? — задал новый вопрос Песков.
— Так осень же… Октябрь месяц. Щас все ночи темные, — чуть нагловато, как показалось Воловцову, посмотрел на Пескова Калмыков.
— Ничего, — вдруг встрял в допрос Иван Федорович, предварительно переглянувшись с Песковым, — на днях мы поймаем вашего сообщника,
Оба следователя заметили, как при слове «сообщник» Калмыков заметно вздрогнул. Похоже, Иван Федорович попал в точку…
— Что, Калмыков, будем говорить? А то твой сообщник разговорится первым, и тогда твои показания уже мало что будут значить, — решил развить успех Воловцова Песков, и, похоже, сделал ошибку, добавив: — Ты ведь той ночью к Попенченко шел, верно? Он тебе и передал на сохранение деньги, часы и ценные бумаги. Так это он убил Кокошину или вы вместе убивали? Расскажите нам все, Иван Ерофеич.
К удивлению обоих следователей, вместо того, чтобы закручиниться и начать рвать на себе волосья, в голос стенать на судьбу-злодейку и валить всю вину на не пойманного покуда Попенченко, Калмыков будто бы успокоился и снова уставился в пол. Воловцов и Песков непонимающе переглянулись, и Иван Федорович заметил растерянность во взоре рязанского судебного следователя. Надлежало брать инициативу в свои руки, что он и сделал.
— А не могли бы вы описать внешность гражданина, который передал вам на сохранение деньги, часы и доходные бумаги? — спросил Воловцов.
— Ну, могу, — неохотно ответил Калмыков.
— Говорите. Только учтите, что ваши показания записываются в протокол. Итак, опишите человека, давшего вам все эти вещи.
— Ну, высокий, — начал придумывать на ходу Калмыков. — Худой. И с бородой.
— С бородой? — переспросил Иван Федорович.
— Ага, — подтвердил допрашиваемый.
— А усы у него были? — пытливо посмотрел на отставного солдата судебный следователь по наиважнейшим делам.
— Были, кажись… — не сразу ответил тот.
— Так кажись или были? — продолжал допытываться Воловцов.
— Были, точно, — кивнул Калмыков.
— Ну, а что на нем было надето?
— Пальто, шапка, сапоги, — стал перечислять отставной солдат.
— Какое пальто? — уточнил Воловцов.
— Черное, — подумав, ответил Калмыков. — С воротником.
— Черное пальто с воротником, — повторил Иван Федорович. — А росту, вы говорите, он был среднего?
— Ага, среднего, — подтвердил Калмыков.
— Но вы минуту назад сказали, что он был высокий, — не сводил с допрашиваемого взора Иван Федорович.
— Нет, я ошибся, — нетвердо заявил Калмыков. — Среднего он был росту…
— Вот что, Иван Ерофеич, — сказал Воловцов с железными нотками в голосе. — Вы тут сидите перед нами и все врете. Я ведь предупредил вас, что ваши показания записываются в протокол. Для суда ваша ложь будет весьма существенным фактом подтверждения вашей несомненной виновности. Вкупе с тем, что у вас при обыске дома были найдены похищенные процентные бумаги, и тем, что вас, входящим в дом в ночь убийства, узнал один из жильцов дома Кокошиной. Улики налицо, факты налицо, ложь налицо… Для суда всего этого, — Иван Федорович провел над собой раскрытой ладонью, — выше головы… Вам дадут двадцать лет каторжных работ — как минимум!