Бар на окраине
Шрифт:
— А какие странности у него? — спросила я, просто чтобы поддержать разговор. Дашка вдруг понизила голос почти до шепота и приблизила ко мне лицо:
— Мне кажется, он немножко ясновидящий.
— Как это? — удивилась я.
— Понимаешь, — зашептала подружка, — он математик, и дни и ночи напролет решает какие-то замысловатые формулы. Но ровно в час дня он отрывается от науки, выползает из своей норы и пьет козье молоко. Ему доктор прописал.
— Ну, и?..
— И вот в ту минуту, когда он его пьет — буквально секунды, мгновения — его иногда посещают озарения.
— Нет пока, — призналась я.
— Главное, в остальное время он совершенно нормальный — если, конечно, не считать того, что помешан на математике. Он может и посмеяться, и поговорить о чем-нибудь — о политике там, или просто о жизни. Но в тот момент, когда пьет молоко…
Я внезапно пожалела, что приехала к Дашке. Я-то думала, что мы, как встарь, поговорим по душам, перемоем кости исчезнувшим мужьям, посплетничаем, возможно, я узнаю какие-нибудь новости о бывших однокурсниках, а тут… Дашка живет уже совсем иной жизнью, она и сама стала другой. Мне даже показалось странным, что когда-то мы были самыми близкими подругами. И сейчас эта бесполезная болтовня начала меня утомлять.
Дашка меж тем продолжала:
— По правде говоря, он живет у меня почти три года, а озарения эти случались всего пару раз — и как раз, когда он пил молоко. Пришла ко мне как-то Зинка Смородинова, соседка. А тут Аркаша выходит пить молоко. Поднес стакан к губам, и вдруг начал ни с того ни с сего бормотать что-то бессвязное. Я глазами хлопаю, а Зинка вдруг побледнела вся и уставилась на него, как будто черта увидела. Что уж она в этой бессмыслице поняла — не знаю, но ее прямо перекосило всю. Сидит белая как полотно, а до этого хохотала, я унять ее не могла. А он тут закончил пить молоко, опустил стакан на стол и разом перестал бормотать. Зинка — к нему: мол, что ты имел в виду, когда то и то говорил? А он не поймет никак, что ей нужно, твердит — да ничего я не говорил, пил молоко и все!
Дашка шумно выдохнула.
— Так и не добилась она ничего от Аркашки. А мне потом объясняет — думала она об одной проблеме, и эти его слова прямо в точку попали. Да только быстро выпил он этот стакан, не успел ей чего-то главного сообщить. Ходила она после этого к нему регулярно на его молочные пития, да бестолку. Так он больше ничего ей и не поведал. Выпьет молоко, и все.
«Совсем у подруги крыша поехала, — с тоской подумала я, выслушав сбивчивый рассказ, — еще бы, если общается с такими, как этот бормочущий Аркаша и эта чокнутая Зинка, которая регулярно ходила слушать, что он скажет в момент питья козьего молока…».
Дашка, однако, не заметила моей реакции на свое повествование. Помолчав, она медленно добавила:
— Я сначала смеялась над ней, но примерно через полгода история повторилась. Зашел ко мне парень один знакомый. Сидим мы с ним, чай пьем. Тут Аркаша, значит, входит. Налил молока, начал пить. И вдруг голос его меняется, и он начинает что-то монотонно бубнить. Я-то мимо ушей, друг мой поначалу тоже. А потом смотрю, прислушивается он к Аркашке, хмурится. Потом и вовсе чашку опрокинул, кинулся к нему и чуть ли не за грудки — говори, мол, откуда знаешь? И что дальше
Дашка внезапно прервала рассказ, встала и достала из стола печенье.
— Ой, прости, Аринка, заболтала я тебя. Подлить еще чайку?
— Да нет, пожалуй, — я потянулась за сигаретой, — мне уже пора. Давай покурим, да я побегу.
Дашка присела рядом.
— Я, вообще-то, бросила. А ты кури, — и она пододвинула ко мне красивую серебряную пепельницу в виде черепахи, — это я для гостей держу. Жилец один из Норвегии привез.
В Дашкином тоне почувствовалось легкое превосходство.
Я стряхнула пепел в нутро черепахи и покосилась на красивые часы в форме корабля, висящие на стене. Без пяти час. В торговый центр я уже не попадаю, по понедельникам он работает только до двух…
— Клиентка подарила, — опять похвасталась подружка, перехватив мой взгляд, — жена директора банка. Я ей платье шила к свадьбе дочери. А ты-то как? — вдруг спохватилась она. — Все там же? В библиотеке?
Мне почему-то не захотелось рассказывать Дашке про день, когда я случайно уехала в незнакомый парк, в котором приняла решение, изменившее всю мою жизнь.
— Угу, — кивнула я, уткнувшись в чашку с жидким чаем.
— А на личном фронте как? — спросила Дашка без особого интереса, и не успела я открыть рот, как она, опять придвинувшись, доверительно сообщила:
— А я сейчас встречаюсь с одним бывшим военным. Он, правда, женат…
Из часов на стене внезапно выскочил кривоногий матрос и весело стукнул шваброй о палубу.
Видимо, таким образом часы пробили час.
— Аркадий! — встрепенулась Дашка, перебив саму себя. — Вот смотри: сейчас он придет пить молоко.
«Ох, грехи наши тяжкие, — опять подумала я, гася окурок в пепельнице, и встала.
Куда девалась та умная, чуткая, смешливая девчонка, с которой мы часами не могли наговориться обо всем на свете, поверяя все свои тайны и делясь последним?..
— Проводи меня, — попросила я Басову-Пискунову, чувствуя какое-то опустошение.
В этот момент дверь отворилась, и на пороге возник мужчина. Я посмотрела на него и забыла, что собиралась уйти. Я вообще обо всем забыла и даже не сразу почувствовала, что Дашка тянет меня за рукав, пытаясь усадить обратно за стол.
Как в замедленной съемке, я опустилась на прежнее место, не отрывая глаз от человека, вошедшего в кухню.
Он был высокого роста, худой, лет около сорока или чуть больше. Смуглое небритое лицо. Спутанные темные волосы, курчавясь, ниспадали на плечи. На нем была синяя клетчатая рубаха, небрежно заштопанная на локте, и облезлые брюки коричневого цвета. В общем, ничего необычного для рассеянного математика, с головой ушедшего в науку. Было бы странно, если бы в кухню вошел благоухающий одеколоном толстощекий улыбчивый мужичок, гладко выбритый, с уложенными гелем волосами и в безупречно отглаженном костюме и представился математиком. Так выглядят какие-нибудь продюсеры или ведущие телевизионного шоу…