Барбаросса
Шрифт:
Селим вопросительно посмотрел на своего министра.
– Это перстень повелителя Алжира, шейха Салима ат-Туми.
Султан достал его из костяной коробки и повертел перед глазами.
– И почему он здесь?
– Кто владеет этим перстнем, тот владеет Алжиром.
– Но сейчас этот перстень находится у меня в руках, значит ли это…
– Безусловно да, о повелитель.
Султан усмехнулся:
– Мне еще никогда не дарили городов.
– Вы не хотите посмотреть на человека, способного делать такие подарки?
– Да продлит Аллах его годы, конечно хочу!
– Он смиренно ждет у входа, чтобы припасть к вашим стопам.
– Так велите его привести сюда! Надеюсь, ни одна моя неосторожная мысль на его счет не воплотилась и он не только не обезглавлен,
Повелитель Высокой Порты был в настолько хорошем настроении, что даже позволил себе пошутить. Его можно было понять: хороший день – преподносят женщин, дарят города, даже для султана это немало.
Энвер-паша был рад не меньше своего господина, но не имел возможности демонстрировать свою радость. Он быстрым шагом прошел к входной двери и, приоткрыв ее, отдал соответствующие команды.
По всей анфиладе комнат, составлявших бесконечную приемную кофейного кабинета, полетело, переходя из уст в уста:
– Пропустить!
– Пропустить!
– Пропустить!
Послышался вдалеке множественный шум шагов, шорох шелков.
На лице великого визиря появилась снисходительная улыбка, потом она сделалась задумчивой. Короток миг торжества, и надо было сообразить, каким образом разумнее всего представить великого пирата великому правителю.
Придворный писец, скорчившийся на неудобной софе в одной из комнат анфилады, вытащил из-за волосатого уха лебединое перо с обкусанным концом, откупорил чернильницу и задумался.
Напишет же он следующее:
«Пятого мая, на восемьсот девяносто пятом году Хиджры [30] , в кофейном кабинете сераля повелитель Высокой Порты, богоравный султан Селим I Явуз встретился с мореплавателем по имени Краснобородый, коего кастильцы, франки и генуэзцы называют также Барбаросса».
Глава шестая
ПИРАТ И ШЕЙХ
Пятого мая, на восемьсот девяносто пятом году Хиджры, знаменитый магрибский пират Харудж по кличке Краснобородый, называемый на языках христианских Барбаросса, в сопровождении многочисленной свиты въехал на рынок свободного города Алжира. Задолго до его появления по торговым рядам прошлись городские стражники, сопровождаемые базарными старшинами и главою цеха весовщиков. Первые озаботились тем, чтобы на глаза спасителю города ненароком не попались подозрительные личности, которых в местах торговли всегда предостаточно. Именно из их числа мог явиться безумец с мыслью о покушении на городского любимца. У таких, как Харудж, всегда слишком много врагов, и с этим надобно считаться.
30
Хиджра (араб. – переселение) – переселение пророка Мухаммеда из Мекки в Медину в сентябре 622 г. Год Хиджры утвержден началом мусульманского летосчисления. Таким образом, запись датируется 1517 г. по христианскому календарю.
Базарные старшины и староста весовщиков больше были озабочены состоянием самих торговых рядов и тем, в достаточной ли мере соблюден порядок в них. Велено было убрать весь мусор, всех нищих, разогнать всех собак. Неизвестно почему, но считалось, что спаситель города собак не переносит.
Как это водится, когда стражники и старшины возвращались со своей инспекции, то халаты их были оттопырены, а торговцы посылали им вослед тихие, но весьма красноречивые проклятия.
За минуту до появления Харуджа Краснобородого ударили в большой базарный барабан, загнусавили четыре зурны [31] , босоногие водоносы бросились поливать площадь перед базарными воротами, у ворот собралась значительная толпа. Главный городской военачальник не слишком часто появлялся перед народом, и не все сумели его рассмотреть как следует. Он продолжал вызывать, изрядное любопытство.
31
зурна –
Несмотря на все усилия водоносов, приближение Харуджа и его конной свиты сопровождалось целым пылевым облаком. Кроме того, на звук барабана отозвались почти все ишаки, что были привязаны к длинной коновязи у базарных ворот. Крик ишака трудно приравнять по сладкозвучию к пению соловья, таким образом, приходится признать, что обстановка встречи Харуджа отчасти напоминала ад.
Знаменитый мореплаватель ехал на абсолютно белом арабском скакуне и был облачен в белый халат и белую чалму. Верный Фикрет и его двоюродный брат Абдалла имели под собою гнедых жеребцов, на плечах синие халаты и на головах цветные чалмы. Прочие всадники, числом не менее полусотни, никакого единообразия в одежде не соблюдали, сказывалась традиция «берегового братства», где каждый был сам себе господин до известной степени. Разумеется, не в период военных действий.
Надо заметить, что не все люди Харуджа были правоверными мусульманами. Лучшими пушкарями были у него два малагских мориска, то есть выкрестившиеся иудеи. Плавали на одной из галер два сицилийца-католика, приговоренных в Мессине к четвертованию за жестокое обращение с послушницами одного женского монастыря. Особо надо было сказать о суданских неграх, лучших гребцах его маленькой эскадры. Эти феноменально сильные и выносливые люди, превосходящие по неприхотливости берберского верблюда, были, кажется, вообще чужды идеи Бога, а если нет, то за высшее существо числили своего начальника – краснобородого Харуджа.
Освободитель медленно ехал между рядами, и со всех сторон неслись приветственные крики в его адрес. Сразу после ночи феерического переворота, после изгнания испанцев и кабилов, в Алжире было объявлено, что волею нового командующего гарнизоном все подати снижаются вдвое, а все долги кастильским, малагским и прочим бежавшим или убитым ростовщикам отменяются.
После ночи страха пришел благословенный день! Положение почти каждой алжирской семьи улучшилось, ибо почти каждая семья что-то должна была ростовщику или меняле. Освобождение от этих долгов часто было равно освобождению от камня на шее утопленника. Горожане, даже верившие слухам, что Харудж вор, пират, жестокосердный человек и гнусный безбожник, теперь признавали, что заблуждались. Настроение бедноты переменчиво: сегодня ты для нее герой, завтра – враг. Поэтому Харудж обеспокоился тем, чтобы завоевать доверие людей состоятельных. Освобождение от податей, главным образом рыночных, это был жест в их направлении. Салим ат-Туми не драл с них три шкуры, он драл с них всего лишь две, одну —ради своей казны, другую – ради верхушки племени саалиба. Племя в значительной степени утратило свое влияние на городские дела, но желало получать свою долю доходов от торговли.
Харудж не собирался ссориться с саалиба, это была сила, не окончательно еще ушедшая с магрибской политической сцены. Ему нужно было что-то придумать, чтобы и купцы были целы, и племенные вожди сыты.
И он придумал.
Доехав до базарной мечети, Харудж остановился. Было объявлено, что здесь он примет просителей – всех, кто утесняется, всех, кто обижен, всех, кто подвергся неправедному суду.
Желающих пожаловаться собралось много.
Много собралось и тех, кто хотел посмотреть, кто именно будет жаловаться. В толпе стояли квартальные управители со своими прихлебателями. Стояли сыновья менял и богатых купцов и просто нанятые негодяи, им вменено было как следует запоминать имена просителей.
Харудж выслушивал жалобы сидя в седле, похлестывая плеткой по белому голенищу сапога.
Звучали истории одна другой слезоточивее, богатство и сила повсюду показывали свою жестокую власть над бедностью и слабостью. Рыдала, ползая в пыли, несчастная вдова, ей не на что было похоронить сына, забитого до смерти по обвинению в краже, которой не было.
Рвал рубаху на груди гребец с рыбачьей шхуны, хозяин отказывался ему платить за все весенние месяцы и еще требовал деньги за якобы съеденную гребцом пищу.