Барчестерские башни
Шрифт:
— Ответьте мне,— сказал мистер Эйрбин, внезапно останавливаясь и поворачиваясь к своей спутнице.— Ответьте мне лишь на один вопрос: вы не любите мистера Слоупа? Вы не собираетесь выходить за него замуж?
Мистер Эйрбин избрал весьма неверный путь для завоевания сердца такой женщины, как Элинор Болд. В тот миг, когда ее гнев уже угасал, смягченный смирением его невысказанной любви, он вновь воспламенил его, ни с того ни с сего повторив оскорбление, с которого все началось. Знай он, чем это чревато, он произнес бы имя мистера Слоупа в присутствии Элинор Болд не прежде, чем их связали бы нерушимые узы. Тогда, и только тогда он, торжествуя, мог бы заговорить о мистере
— Я не стану отвечать на подобный вопрос,— сказала она.— И более того: тому, что вы его задали, нет и не может быть никакого оправдания. Прощайте.
Она гордо удалилась и, войдя в дом, направилась в столовую, где ее ждали отец и сестра. А полчаса спустя была уже подана карета, и Элинор покинула Пламстед, так больше и не увидев мистера Эйрбина.
Он долго и печально бродил под темными деревьями, осенявшими кладбище. В поисках одиночества покинув сад архидьякона, он медленно ходил между зелеными холмиками, под которыми покоилось так много пламстедских влюбленных былых времен и их забытых ныне красавиц. В его ушах похоронным звоном раздавались последние слова Элинор. Он не понимал, что она могла сердиться на него, безжалостно его мучить — и все-таки любить. Он не был в состоянии разобраться, предпочитает она ему мистера Слоупа или нет. Если нет, то почему она не ответила на его вопрос?
Бедный мистер Эйрбин! Неученый, невежественный, грубый человек, за сорок лет не сумевший постичь путей женского сердца!
ГЛАВА XXXI
Епископская библиотека
Так кончился приятный месяц в Пламстеде. Он был очень приятным, пока общество пребывало в добрых отношениях. Миссис Грантли чувствовала, что ее дом давно уже не был таким веселым и приветливым, архидьякон тоже замечал это, но объяснил своим уменьем принимать гостей. Дня через три после отъезда Элинор мистер Хардинг также вернулся в город, а мистер Эйрбин уехал на неделю в Оксфорд, собираясь затем окончательно перебраться к себе в приход. Ему было поручено рассказать доктору Гвинну о мерзости, творимой в епископском дворце, и сообщить, что богадельне по-прежнему грозит опасность, какие бы заверения ни содержались в злополучном письме мистера Слоупа.
По дороге в Барчестер Элинор не пришлось размышлять о мистере Эйрбине. От мыслей о его прегрешениях и любви ее отвлекала необходимость разговаривать с сестрой и делать вид, будто они расстаются в наилучших отношениях. Когда же карета остановилась возле ее дома и она обменивалась прощальными поцелуями с сестрой и племянницами, к ним выбежала Мери Болд, восклицая:
— Ах, Элинор! Ты слышала? Ах, миссис Грантли! Вы слышали, что случилось? Бедный, бедный настоятель!
— Боже мой! — сказала миссис Грантли.— Что... что с ним?
— Сегодня утром, в девять часов, у него был удар, и он так и не пришел в себя. Боюсь, он уже скончался.
Настоятель был близким другом миссис Грантли, и это известие очень ее расстроило. Элинор, хотя она знала его меньше, также была поражена и огорчена.
— Я сейчас же поеду к нему,— сказала миссис Грантли.— Архидьякон, наверное, уже там. Если будут какие-нибудь новости, Томас заедет сказать тебе.— И карета тронулась, оставив Элинор и ее сына с Мери Болд.
Миссис Грантли не ошиблась. Архидьякон был у настоятеля. Он отправился в Барчестер утром, желая избежать встречи с Элинор, и тотчас услышал о болезни старика. Как мы уже упоминали, дом настоятеля был соединен с собором библиотекой, которую обычно называли “епископской”, так как ее пристроил к собору кто-то из барчестерских епископов. Из библиотеки можно было спуститься по лестнице в соборную ризницу, а потому настоятель обычно ходил в собор через библиотеку. Трудно сказать, кто имел право ею пользоваться, но барчестерские обыватели считали, что библиотека принадлежит настоятелю, а барчестерское духовенство — что она принадлежит собору.
В описываемое утро там собрался почти весь соборный клир, а также и священники, к нему не принадлежавшие, и над всеми ними, по обыкновению, возвышалась властная фигура архидьякона. Он услышал о том, что у настоятеля удар, еще перед городским мостом и сразу же поехал в библиотеку — излюбленное место встреч барчестерского духовенства. Он вошел туда в одиннадцать часов и с тех пор оставался там. Время от времени из двери, ведущей в дом настоятеля, появлялся врач, сообщал последние сведения о состоянии больного и вновь возвращался к нему. Надежды на то, что старик оправится, было мало, а о полном выздоровлении не могло быть и речи. Вопрос заключался лишь в том, умрет ли он, так и не очнувшись, или же с помощью врачебного искусства сознание будет возвращено ему настолько, чтобы он смог понять свое состояние и вознести последнюю молитву Творцу, прежде чем предстать пред его ликом.
Из Лондона был вызван сэр Омикрон Пи. Этот великий врач доказал свое уменье поддерживать биение жизни в старческой груди, когда лечил покойного епископа Грантли, и можно было ожидать, что он сумеет сделать то же и для настоятеля. Тем временем доктор Филгрейв и мистер Рирчайлд делали, что могли, а бедная мисс Трефойл сидела у изголовья отца и, как все дочери в подобных случаях, пыталась чем-то выразить свою любовь — хотя бы согревать в руках его стынущие ноги, хотя бы прислуживать этим властным врачам: что угодно, лишь бы чувствовать, что в этот тяжкий час она приносит пользу.
Из собравшихся в библиотеке только архидьякону было разрешено ненадолго войти к больному. Он вошел на цыпочках, скрипя подошвами, сказал приглушенным голосом несколько слов утешения убитой горем дочери, поглядел на перекошенное лицо своего старого друга скорбным, но жадным взглядом, словно говоря себе: “Так когда-нибудь будет я со мной”,— и, прошептав что-то маловразумительное врачам, вернулся скрипучим шагом в библиотеку.
— Боюсь, он больше не придет в себя,— сказал архидьякон, бесшумно прикрывая за собой дверь, как будто умирающий, который лежал без сознания, лишенный всех чувств, мог услышать в дальней комнате легкий щелчок рамка.
— Неужто он так плох? — спросил щуплый пребендарий, перебирая в уме всех возможных преемников настоятеля и прикидывая, захочет ли архидьякон занять это место.— Удар, значит, был тяжелый.
— В семьдесят лет апоплексический удар редко бывает легким,— ответил дородный канцлер.
— Как кроток и светел духом он был! — сказал один из священников, ведавших хором.— Какая невозместимая потеря!
— Да-да! — согласился один из младших каноников.— Тяжкая потеря для всех, кто имеет счастье служить в нашем соборе. Я полагаю, господин архидьякон, преемника назначит правительство. Надеюсь, нам не навяжут чужого человека.
— Не будем говорить о его преемнике, пока еще остается надежда,— возразил архидьякон.
— Да-да, конечно,— согласился младший каноник.— Как можно! Но все-таки...
— Я,— сказал щуплый пребендарий,— не мог бы назвать человека, который был бы в большей милости у нынешнего правительства, чем мистер Слоуп.
— Мистер Слоуп! — повторили двое-трое словно про себя.— Мистер Слоуп — настоятель Барчестерского собора!
— Пф! — воскликнул дородный канцлер.
— Епископ все для него сделает,— сказал щуплый пребендарий.