Барчестерские башни
Шрифт:
Вот почему мистер Пломаси не мог отказать мистеру Гринакру в столь малом одолжении, однако согласие он изъявил лишь после нескольких суровых и властных возражений.
— Не объест, мистер Гринакр? Дело не в том, сколько он съест и выпьет, а в примере, какой он подает, являясь, куда его не звали,— добро бы он был мальчишкой! И в Уллаторне он в жизни не работал. Штукатурщик! Вот я его оштукатурю!
— Ну, так он у меня работал, мистер Пломаси. А уж черепицу он укладывает лучше всех в Барчестере! — ответил фермер, слегка уклоняясь от истины, как, впрочем, и надлежит Милосердию.— Не троньте его сегодня; отложите-ка все ссоры на завтра. Зачем срамить малого перед его зазнобой?
— Так
И счастливый Стэббс вернулся к столу, почтительно потянув себя за вихор в благодарность за милость управляющего и вдвое сильнее — в благодарность за заступничество фермера. Мысленно он поклялся оштукатурить что-нибудь задаром, буде фермеру Гринакру это понадобится. Каковую клятву, надо полагать, сдержать ему не случилось.
Но мистер Пломаси не был доволен собой, ибо вспомнил про неверного управителя и начал опасаться, не приобретает ли он друзей богатством неправедным. Впрочем, это не помешало ему с достоинством исполнять свои обязанности в нижнем конце длинного стола, да и мистер Гринакр в верхнем его конце исполнял свои обязанности ничуть не хуже из-за признательности, которую питал к нему штукатурщик Стэббс. И гости не усмотрели ничего дурного в том, что мистер Пломаси, читая застольную молитву, просил господа исполнить их сердца благодарностью мисс Торн за яства, которыми она их щедро угостила.
Тем временем знать на лужайке купалась в блаженстве — насколько этому способствует льющееся рекой шампанское. Сэр Харкеуэй Горс предложил тост за здоровье мисс Торн и сравнил ее с породистой скаковой лошадью, всегда неутомимой и всегда готовой к состязаниям. В ответном тосте мистер Торн поблагодарил его и выразил надежду, что его сестра и впредь будет столь же неутомима, а затем предложил выпить за здоровье и процветание семейства Де Курси. Его сестра счастлива видеть столько членов этой семьи за своим скромным столом. Им всем известно, что важнейшие дела помешали графу присутствовать тут. Долг по отношению к принцу отозвал его от семейного очага, а посему он, мистер Торн, не смеет выразить сожаления по поводу того, что не видит его в Уллаторне, но тем не менее, он смеет сказать, что... вернее, выразить желание... то есть мнение... И мистер Торн запутался, как нередко бывает с сельскими джентльменами при подобных обстоятельствах; в конце концов он сел, сказав, что с большим удовольствием пьет за здоровье благородного графа, а также графини и всех членов семьи Де Курси.
Ответный тост произнес высокородный Джордж. Мы не последуем за ним через все периоды его несколько сбивчивого красноречия. Сидевшие рядом лишь с некоторым трудом сумели заставить его встать, но затем испытали значительно большие трудности, пытаясь вновь его усадить. Пора бы принять одну из двух мер: либо наложить строжайший запрет на все застольные речи, либо обязать всех застольных ораторов проходить предварительную проверку перед специальной комиссией. Но пока это не сделано, и высокородный Джордж отнюдь не оправдал тех усилий, которые мы затрачиваем на образование цвета английской молодежи.
В зале епископ исполнил свой долг почетного гостя с несравненно большим достоинством и изяществом. Он также предложил тост за здоровье мисс Торн, но в манере, приличествующей его сану. Общество там было, пожалуй, чуть более скучным, чуть менее оживленным, чем в шатре. Но ущерб, нанесенный веселью, с лихвой возмещался избытком декорума.
Таким образом, банкет повсюду прошел прекрасно и все получили большое удовольствие.
ГЛАВА XL
Уллаторнские забавы. Акт II
“Вино, свалив их, мне придало смелость”,— так подбадривал себя мистер Слоуп, устремляясь из залы за Элинор. Правда, пьяные вокруг него не валялись, однако вина было выпито немало, и мистер Слоуп без колебаний следовал примеру окружающих, дабы набраться смелости для предстоящего объяснения. Не он первый прибегал в подобном случае к помощи Бахуса.
Элинор увидела, что ее преследуют, только когда уже вышла на лужайку. Почти все гости сидели за столами, и лишь две-три стойкие парочки предпочли усладу собственной беседы звону бокалов и прелестям красноречия высокородного Джорджа или епископа Барчестерского. Сад и парк были настолько пустынны, насколько мог пожелать мистер Слоуп.
Элинор заметила погоню, и как затравленный олень поворачивается к собакам, чтобы отбиваться от них, так она повернулась к мистеру Слоупу и сказала со всей возможной сухостью:
— Не утруждайтесь ради меня, мистер Слоуп. Мне надо поговорить с одной знакомой. Прошу вас, вернитесь в столовую.
Но мистер Слоуп остался глух к ее просьбе. Он весь день замечал холодность миссис Болд и был несколько обескуражен. Однако это отнюдь не заставило его предположить, что его надежды тщетны. Он видел, что она на него сердится. Но, может быть, потому, что он так долго играл ее чувствами? Потому, что ее имя, как ему было известно, называлось в совокупности с его именем, а он мешкал дать ей возможность объявить всему свету, что отныне у них одно имя? Бедняжка! Он испытывал похвальное, достойное христианина раскаяние: ведь его медлительность могла причинять ей страдания. К тому же он поглотил столько шампанского мистера Торна, что в его душе не осталось места дурным предчувствиям. Он с полным правом мог повторить похвальбу леди Макбет: да, он не свалился, а смелости у него хватило бы на что угодно. Право, жаль, что в эту минуту он не встретил миссис Прауди.
— Вы должны мне позволить сопровождать вас,— сказал он.— Я не могу допустить, чтобы вы остались в одиночестве.
— Нет-нет, мистер Слоуп,— все так же сухо ответила Элинор.— Я хочу побыть одна.
Минута признания наступила. Мистер Слоуп понял, что должен открыть свою великую тайну теперь или никогда, и решил сделать это теперь. Не в первый раз пытался он завоевать прекрасную даму. Ему и раньше приходилось стоять на коленях, бросать невыразимые взоры и шептать сладкие слова. Он был в этом даже большим искусником — ему оставалось только приспособить к, возможно, иному вкусу миссис Болд восторженные излияния, некогда так понравившиеся Оливии Прауди.
— О миссис Болд, не просите меня оставить вас! — сказал он страстным и полным святости тоном, который нередко свойствен джентльменам школы мистера Слоупа и который можно назвать, пожалуй, нежно-благочестивым.— Не просите меня оставить вас, пока я не скажу вам слов, рвущихся из моего сердца,— ведь я приехал сюда, только чтобы сказать их вам!
Элинор сразу обо всем догадалась. Она поняла, что ей сейчас предстоит, и почувствовала себя очень несчастной. Читатель может сказать: ну что же, она откажет мистеру Слоупу — и дело с концом! Но для Элинор это был отнюдь не конец. Предложение мистера Слоупа означало торжество архидьякона и почти оправдывало поведение мистера Эйрбина. Элинор не могла смириться с мыслью, что она ошибалась. Она защищала мистера Слоупа, заявляла, что в этом Знакомстве для нее нет ничего компрометирующего, отвергала даже намек на то, будто он может считать себя не просто знакомым, и рассердилась на предостережение архидьякона. Теперь же самым неприятным для нее образом выяснилось, что архидьякон был прав, а она непростительно ошибалась.