Барон Ульрих
Шрифт:
А еще в деревне царил полный коммунизм. Затарил ты закрома, набил чуланы, остальное, будь добр, отдай в общак. Правда, и нам перепадало от общины — то шкуры, то ткани кусок, а если будем участвовать в возделывании полей, то и пшена отсыплют мешочек на хлеб зимой.
Все вроде помогали всем, в общем-то, и я не ворчал, когда моя грибная ферма ушла в общак вместе с большей долей рыбного улова. Во-первых, потому что за фермой нужно постоянно следить и дежурить там, следя за влажностью и свежим воздухом, а во-вторых, денег в деревне ни у кого не было. То есть совсем. Никаких.
Нет,
Наша семья благодаря моим трудам приподнялась, нам помогли перестелить крышу в доме, вкопали в ограде новые столбы взамен сгнивших, дали три глиняных горшка и один такой же горшок под печь. Благодаря проклятым козам было молоко, на которое мать выменяла теплые шкуры, чтоб к зиме пошить теплую одежду. В кладовой весь потолок был увешан гирляндами сушеных грибов и вяленой рыбы. Мы теперь были побогаче некоторых в деревне.
Тихий ужас!
Как, вот скажите мне, как они выживают в таких условиях? Это уму непостижимо! Это не жизнь, это какое-то существование, бесконечная борьба за выживание. У них нет ничего! Я уже второй месяц ем какие-то вываренные корни и рыбу. Нет круп, чтобы сварить кашу; мясо, приносимое охотниками, к нашему столу не доходило практически, так как съедалось влет. Даже пшеницу никто не молол на хлеб, так как ее осталось ровно на посев, чтобы к зиме собрать часть урожая, отдав барону в уплату долга. Какого долга? А кто его знает? Вот люди в деревне не знают, а платят. Почему? Да потому, что иначе приедут стражники и всех плетьми изобьют.
Как сказал Охта, от города Касприв до Северных гор по Дикому лесу вдоль речки Быстрянки вся земля принадлежит барону. Соответственно три деревни: Ближняя, Речная и наша, Дальняя, — со всем населением являются собственностью, бесправной скотиной господина. Как он повелит, так и будет. Сказано: по весне и по осени два долга привозить к нему в замок, значит, будьте добры привозить, иначе изобьют или вообще убьют за неподчинение.
С нас, с Дальней, требовали в основном шкуры богатые да красивые пушного зверя, так как земли пахотной нет почти и живем мы в основном охотой.
Конец весны, первый долг отдали, за первые два месяца все кладовые в деревне были уже под завязку набиты рыбой и грибами, дни становились жаркими, лес зарос зеленью, так что иной раз и мне, верткому худому мальчишке, было не пройти. Народ собрался распахивать поля. Шумно, толпой, мужики выдвинулись к вырубкам. Подчищая поросль и вручную используя деревянные лопаты, стали перекапывать два небольших участка земли под посев.
Мы с дедом и вечной нашей спутницей Ви пристроились в хвосте, следуя за всеми, и так же перерывали землю, словно кроты, деревянными веслами, которые почему-то все упорно считали орудием труда, а не пытки.
Думаю, не стоит хвалиться тем, что уже после получаса такой гребли без байдарки мои руки превратились в одну
— Деда Охта, деда Охта! — Ви юлой крутилась возле нас, то и дело приставая то к одному, то к другому. — А у Уны ва-ва, бо!
— Ась? — Дед с трудом понимал ее, так как малявка еще плохо говорила, но зато много и зачастую недоговаривала окончания слов. — Уна, что она ко мне пристает?
— Замуж за тебя хочет. — Настроение было ни к черту, руки болели адски, посему и шутки получались плоскими.
— Хе-хе, ага, как же. — Он с прищуром поглядел на Ви. — Эта «чиплия» от тебя ни на шаг, ох и достанется тебе, когда она подрастет, шелковым будешь у нее в руках.
— Уйду я от вас, злые вы. — В дополнение к рукам стала побаливать и спина.
— А ну, покаж, что она там у тебя разглядела. — Дед повернулся ко мне, после того как Ви стала дергать его за штаны. — Иначе завалит меня, под ноги сунувшись. Ох, ну и дырищи ты на руках намослал! Не, внучек, так не пойдет, иди-ка ты отседова.
— Да ниче дед, я уже приноровился. — Бросать работу не хотелось, совестно как-то было бить баклуши, когда все пахали не разгибаясь. — У меня уже почти и не болит.
— Иди-иди, болит, не болит, а как гной пойдет, можно и без рук остаться! — Дед притопнул ногой. — И не перечь мне, а то сейчас сорву хворостину, в другом месте заболит.
Спорить было бесполезно, нравы тут были еще те: недолго спрашивают, зато быстро штаны спустят и зад надерут. Мне, признаюсь к своему стыду, уже перепало от деда, так сказать, в профилактических целях один раз. За язык длинный, аки у гадюки кусачей. Ну да я не в обиде, дед — мужик толковый, не в злости зад драл, науки ради.
— Ви! — Дед поймал крутящуюся девочку за руку. — Отведи Уну к знахарке, смотри, чтоб никуда по дороге не сворачивал! Следи за ним глаз да глаз!
— Ну, дед, спасибо! — Вот уж действительно пошутил так пошутил, девчонка же теперь с меня вообще не слезет, она и так за мной даже в туалет бегает, теперь вообще страшно представить, что учудит.
— Ха-ха, ой, не могу! — Он откровенно ржал, глядя, как малявка пихает меня в спину, что-то наставительным тоном выговаривая и грозя пальцем. — Ну девчонка будет! Огонь! У такой жены не забалуешь!
Все поле провожало меня дружным хохотом, все друг друга знают, а уж о моем «хвостике» — и подавно. Варвары. Мы еще дети малые, неразумные, а они уже сватают мне эту маленькую пигалицу. Даже родители Ви уже просто улыбаются и разводят руками, мол, что тут поделаешь, она, считай, уже у вас живет, мы ее практически и не видим.
Взяв девочку за руку, чтоб не отставала, пошел назад в деревню искать местного врача, знахаря. Признаюсь, мне как терапевту с немалым опытом было очень даже интересно понаблюдать методы работы своего доисторического коллеги. Работы-то тут кот наплакал, всего лишь волдыри слезли, нужно промыть все, неопытного специалиста может испугать сукровица, но это ерунда. Ошметки кожи подровнять, легким спиртовым раствором подсушить и, в принципе, дальше просто периодически поглядывать за тем, чтобы не попала инфекция, меняя повязку.