Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом
Шрифт:
Посему я думаю, что царь непременно вернется, что без царя не выживет Россия, задохнется. И даже — не нужно, чтобы она была без царя.
Это моя мысль 23–28 сентября (не помню числа), да будет она истинною и священной».
Глава 7
Революция. Распад
События с февраля по октябрь 1917 года можно рассматривать как единый революционный процесс. Непосредственно февраль был только началом революции, разгонявшей свой разрушительный бег по России. Был ли этот процесс фатально необратимым? Для того чтобы остановить расползание революционной чумы, необходимо было наличие некоторого числа энергичных и деятельных людей, готовых действовать в пользу монархии. Для тех, кто составлял «Россию верных», отречение государя стало настоящей личной трагедией, жизненной катастрофой. На многих словно нашло какое-то отупение, оцепенение. Необходимы были люди, способные к активному действию, но таковых оказывались считаные единицы. Настроения тех дней, тот страшный душевный морок, охвативший большинство русских
Чувство, что «теперь все погибло», у действительно лучших людей русского общества оказалось преобладающим. Действовать пытались единицы. Но о них — ниже. А пока — несколько слов о великосветской дряни и простонародной сволочи.
… Красный цвет преобладал на столичных улицах теперь уже бывшей Российской империи. Самое удивительное заключалось в том, что красными бантами украшали себя не только солдаты, матросы, рабочие, студенты, курсистки и извозчики, то есть движущая сила, своеобразное «пушечное мясо» революции. Красные ленты развевались на элегантных экипажах лучших людей аристократического Петербурга — Петрограда. Многие офицеры и генералы — завсегдатаи петербургских салонов — не побрезговали украсить свои форменные шинели модным революционным цветом. Красный бант нацепил на свой мундир морского офицера даже двоюродный брат свергнутого императора — Кирилл Владимирович. 9 марта 1917 года он совершенно добровольно, не подвергаясь никакому давлению, откажется от прав на российский престол и присоединится к акту великого князя Михаила Александровича: «Относительно прав наших, и в частности моего, на престолонаследие, горячо любя свою Родину, я всецело присоединяюсь к тем мыслям, которые выражены в акте отказа великого князя Михаила Александровича».
Примеру «революционного великого князя», как называла Кирилла Владимировича вся левая и демократическая печать тех дней, последовали многие высшие армейские чины. Барон Врангель, прибывший в середине марта с фронта в Петроград, позже с ужасом вспоминал об увиденном: «… я встретил одного из лиц свиты государя, тоже украсившего себя красным бантом; вензеля были спороты с погон; я не мог не выразить ему моего недоумения увидеть его в этом виде. Он явно был смущен и пытался отшучиваться: «Что поделать, я только одет по форме — это новая форма одежды…» Общей трусостью, малодушием и раболепием перед новыми властителями многие перестарались…
Эта трусливость и раболепие русского общества ярко сказались в первые дни смуты, и не только солдаты, младшие офицеры и мелкие чиновники, но и ближайшие к государю лица, и сами члены Императорской фамилии были тому примером. С первых же часов опасности государь был оставлен всеми. В ужасные часы, пережитые императрицей и царскими детьми в Царском, никто из близких к царской семье лиц не поспешил к ним на помощь».
Положение в Уссурийской конной дивизии, где нес воинскую службу барон Р. Ф. Унгерн, было отражением всех тех противоречий, что раздирали личный состав воюющей армии после февральских событий 1917 года. В конце 1916 года дивизия была отведена с фронта и расквартирована в Бессарабии. На нее возлагалась задача по охране железнодорожных узлов и сооружений, а также по поимке дезертиров, бежавших с фронта. Штаб дивизии располагался в окрестностях Кишинева. Обстановку среди личного состава дивизии, сложившуюся после отречений государя и великого князя Михаила Александровича, замечательно передает в своих «Записках» барон П. Н. Врангель, принявший к тому времени командование 1 — й бригадой Уссурийской конной дивизии: «Первые впечатления можно охарактеризовать одним словом: недоумение. Неожиданность ошеломила всех. Офицеры и солдаты были озадачены и подавлены. Первые дни даже разговоров было сравнительно мало, люди притихли, старались понять и разобраться в самих себе. Лишь в некоторых группах солдатской и чиновничьей интеллигенции… ликовали. Персонал передовой летучки, в которой, между прочим, находилась моя жена, в день объявления манифеста устроил на радостях ужин; жена, отказавшаяся в нем участвовать, невольно через перегородку слышала большую часть ночи смех, возбужденные речи и пение».
Командир Уссурийской дивизии, отличный боевой генерал А. М. Крымов, ранее входивший в круг высших офицеров и «общественных деятелей», готовивших дворцовый переворот, в первые революционные дни относился к происходящему с нескрываемым одобрением: «Было бы хуже, — говорил Крымов Врангелю, — если бы все произошло после войны, а особенно во время демобилизации… Тогда армия бы разбежалась с оружием в руках и стала бы сама наводить порядки…» Ввязавшийся в политические интриги Крымов не осознавал, что, когда из здания Российской империи с треском выломана главная скрепа, его обрушения уже не остановят никакие подпорки из самоуверенных генералов и облеченных «народным доверием» политиков. Не пришлось долго ждать ни «наведения новых революционных порядков» в армии, ни «разбегания» — дезертирства с фронта сотен тысяч солдат.
Огромную роль в разложении армии и превращении ее в революционный сброд сыграл знаменитый Приказ № 1, принятый Петроградским советом 1 марта 1917 года. Действие
Кавалерийские и казачьи части в силу своего традиционно более высокого корпоративного духа поддавались революционному влиянию гораздо меньше остальных частей. Авторитет офицера среди рядовых казаков и кавалеристов был более высоким, нежели в пехоте, и это до какого-то времени удерживало казачество и кавалерию от всеобщего разложения и распада. Будущий белый атаман А. Г. Шкуро, воевавший во время Первой мировой войны в тех же местах, что и барон Унгерн, вспоминал позже об усилиях верных долгу и присяге казачьих офицеров сохранить хотя бы какую-нибудь видимость порядка: «По улицам Кишинева ходили толпы разнузданных солдат, останавливавших и оскорблявших офицеров. Желая оберечь своих казаков от заразы, мы, офицеры, стали проводить все наши досуги среди них, стараясь привить им критическое отношение к крайним лозунгам, проповедовавшимся неизвестно откуда налетевшими агитаторами, а также внушить необходимость доведения борьбы до победного конца.
Казаки держались крепко, но я чувствовал, что дальнейшее пребывание тут небезопасно, ибо брожение в пехоте приняло такой масштаб, что она производила впечатление совершенно небоеспособной. С другой стороны, отношения между пехотой и казаками, получившими прозвище «контрреволюционеров», приняли столь напряженный характер, что можно было ежеминутно опасаться вспышки вооруженной междоусобицы».
В фондах Российского государственного архива социальной и политической истории хранится копия аттестации есаула Романа Унгерназа 1917 год. Данная аттестация была обнаружена в делах Революционного трибунала, судившего Унгерна в сентябре 1921 года, и опубликована в сборнике «Барон Унгерн в документах и мемуарах». Документов, проливающих свет на все изгибы личной и военной биографии барона Унгерна, сохранилось не слишком много, и все они для историка — поистине на вес золота. Однако эта аттестация скорее не отвечает на вопросы исследователей, а, наоборот, ставит их. Мы приведем здесь фрагмент аттестации и попытаемся разобраться в нем.
«Какой части войск: 1-го Нерчинского Его Императорского Величества Наследника Цесаревича полка Забайкальского казачьего войска.
Секретно. Аттестация за 1917 год. Чин, имя и фамилия: есаул Роман барон Унгерн-Штернберг. <… > Офицер в боевом отношении выдающийся, беззаветно храбр, отлично ориентируется в обстановке, энергичный, знающий психологию подчиненных и умеющий на них влиять. Здоровья выдающегося. В нравственном отношении его порок — постоянное пьянство, причем в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира. За пьянство отчислен в резерв чинов по несоответствию, согласно постановлению старших офицеров полка, мною утвержденному.
Итак: точная дата составления аттестации не проставлена, указан только год — 1917. Аттестация подписана командиром полка флигель-адъютантом бароном Врангелем. Однако в 1917 году П. Н. Врангель уже не командовал 1-м Нерчинским казачьим полком: 24 декабря 1916 года полковник Врангель назначается командиром 2-й бригады Уссурийской конной дивизии (в нее и входил Нерчинский казачий полк), а 19 января 1917 года — командиром 1 — й бригады. В январе 1917 года «за боевые отличия» барон П. Н. Врангель был произведен в генерал-майоры. Подписывать аттестацию Унгерна за 1917 год в качестве командира Нерчинского полка барон Врангель никак не мог. В своих «Записках» П. Н. Врангель посвятил Унгерну несколько страниц, но никак не упомянул об отчислении Романа Федоровича «за пьянство в резерв чинов». Однако необходимо отметить еще следующее. Пьянство, конечно, порок и не украшает никого, в том числе и боевого офицера. Тем не менее для человека, постоянно, изо дня в день находящегося на передовой и ежесекундно рискующего жизнью, водка порой является единственным средством для снятия стресса и получения столь необходимого чувства расслабления. История любой войны и любой армии может дать сотни, если не тысячи, примеров различных правонарушений, совершенных «по пьяному делу» самыми замечательными солдатами и офицерами. Даже весьма пуританское советское искусство, выполнявшее прежде всего пропагандистские и воспитательные функции, отдавало должное «правде жизни»: вспомним хотя бы эпизод из киноэпопеи «Освобождение», когда посланные на разведку советский и польский солдаты случайно натыкаются в разрушенном Берлине на цистерны со спиртом… Более чем странным представляется решение отчислить в резерв чинов одного из лучших офицеров дивизии, тем более в то время, когда дефицит подобных Унгерну профессионалов войны становился все более ощутимым.