Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом
Шрифт:
Историк Е. А. Белов был первым, кто обнаружил фальсификацию, предпринятую советской историографией над делом по избиению Унгерном полкового адъютанта в Черновцах. В советской литературе этот эпизод описывался следующим образом: за избиение нижестоящего по званию Унгерн получил три года тюрьмы, но наказания не отбывал в связи с революцией 1917 года. Е. А. Белов совершенно справедливо объяснил подобные толкования советских историков пропагандистскими целями. Возникает вопрос: не является ли и копия аттестации Унгерна фальшивкой, состряпанной чекистами для процесса 1921 года? Тем более что оригинала, с которого делалась данная копия, обнаружить так и не удалось. Заметим также, что с первых месяцев правления большевики строили свою деятельность на откровенной и беззастенчивой лжи. Подтасовывались факты, фальсифицировались документы (например, так называемые «Дневники» Анны Вырубовой). На основании сфабрикованных чекистами
Заметим, что в 1917 году многих офицеров действительно увольняли с воинской службы «в резерв чинов», правда, не за пьянство или иные проступки, а с совсем другими формулировками: за «контрреволюцию» и «монархизм». Немедленно увольнялись офицеры, отказавшиеся, подобно графу А. Ф. Келлеру, присягать Временному правительству. После того как улеглась первая волна послереволюционного террора, в ходе которой были зверски убиты сотни боевых офицеров русской армии и флота (особенно свирепствовали матросы Балтийского флота — эти «краса и гордость революции» запятнали себя кровавыми и изощренными расправами над офицерами и адмиралами; по данным, приводимым С. В. Волковым, только на Балтийском флоте было убито более 100 человек), по отношению к военнослужащим-монархистам начал применяться настоящий моральный террор. Многим офицерам приходилось оставлять действующую армию из-за выраженного им политического недоверия и угроз физической расправы. Тот же С. В. Волков приводит в своем исследовании «Трагедия русского офицерства» следующие цифры: перед самым началом наступления на Западном фронте были вынуждены покинуть войска 60 начальников — от командира корпуса до полка. Причем уходили как раз наиболее лучшие офицеры, не поддавшиеся разложению, сохранившие верность присяге, не потерявшие боевого духа и стремившиеся хоть как-то приостановить развал армии.
К сожалению, большая часть русского офицерского корпуса оказалась сломленной, растерянной и подавленной. «А на верхах, в особенности среди Генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста… демагога, старавшегося угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры», — писал об этих днях генерал А. И. Деникин в «Очерках русской смуты». Аналогичную картину наблюдал в городе Урмия, где были расквартированы части 2-го Кавказского корпуса, молодой есаул Г. М. Семенов:«… отвратительное впечатление произвел на всех нас устроенный в Урмии… праздник революции, в котором сам корпусной командир принял непосредственное и очень деятельное участие». Подобное преступное поведение высших армейских чинов не только дискредитировало весь офицерский корпус в целом, но деморализовало младший командный состав: окончательно стало понятно, что помощи ждать неоткуда. «… Подобные выступления старших начальников в корне парализовали попытки младших офицеров сохранить хоть какой-нибудь порядок в частях», — вспоминал те дни Г. М. Семенов.
Русское офицерство, казавшееся прежде монолитным, старавшееся соблюдать правила корпоративной этики, оказалось расколотым по линии политического противостояния. Значительную роль в расколе офицерского корпуса сыграли проболыыевицки настроенные офицеры, впрямую подстрекавшие солдат к неповиновению. Офицерство оказалось лишенным не только воинских, командных прав, но и прав гражданских — например свободы слова. Барон К.-Г. Маннергейм вспоминал, как один из военнослужащих его части высказал в офицерском собрании свои монархические взгляды. Об этом тут же стало известно Совету солдатских депутатов. Офицер-монархист был немедленно разоружен и арестован. Освобожден он был только после личного вмешательства барона Маннергейма. Однако показателен тот факт, что данный арест не мог никак случиться без доноса, подготовленного одним из членов офицерского собрания. Чтобы офицер доносил о политических воззрениях своего собрата, непосредственно апеллируя к подчиненным ему солдатам, — подобного не бывало не только в русской армии, но и ни в одной армии мира.
Широко распространившаяся практика выборности командиров еще более ухудшила положение. Демагоги и провокаторы, заигрывая с размышляющей на уровне первобытных инстинктов солдатской массой, попадали
Насколько была деморализована значительная часть русского офицерства, утратившая все представления о долге, чести и элементарной человеческой порядочности, показывает случай, произошедший с находившейся под арестом в Александровском дворце царской семьей. 8 июня 1917 года солдаты охраны отобрали у цесаревича Алексея детское духовое ружье монтекристо. Проявлявший в заключении исключительную волю и самообладание и никогда не жаловавшийся на обиды и притеснения со стороны своих тюремщиков, Николай II запишет в своем дневнике следующие слова: «Хороши офицеры, которые не осмелились отказать нижним чинам».
Примеров подобного малодушного поведения «господ офицеров» 1917 год породил множество. Это был трагический кризис, бесславный конец целого сословия, которое веками скрепляло Российскую империю. Воистину Божие наказание было ниспослано тем, кто не захотел, не решился выступить на защиту своего монарха, хотя, согласно клятве, был обязан защищать государя и его наследника до последней капли крови. Известно о крайне суровом и жестоком отношении барона Унгерна во время Гражданской войны к офицерам не только чужих частей, но и своей дивизии. И истоки подобного отношения лежали, безусловно, в событиях весны 1917 года. С. Е. Хитун, воевавший в Гражданскую войну в Оренбургской армии генерала Бакича, в 1921 году оказался в Монголии, был мобилизован в Азиатскую конную дивизию, где служил шофером у генерал-лейтенанта Унгерна. В своих воспоминаниях он отобразил специфические взгляды начальника Азиатской конной дивизии на трагедию русского офицерства. Приведем один небольшой, но чрезвычайно показательный фрагмент из его рассказа.
«Однажды капитан Ф., закончив свой автомобильный наряд для Унгерна, вернулся на автомобильный двор и, созвав нас, офицеров, в угол, сказал дрожащим шепотом:
— Дерется!
— Кто, где, почему? — посыпались вопросы.
— Барон, ташуром (ташур 3–4 фут. 1 дюйм диаметром бамбуковая палка, употребляемая монголами, чтобы погонять скот. Вместо кнутов и нагаек она вошла в употребление в унгерновской дивизии). Меня… По голове…
— За что? За что? — повторяли мы в нетерпении.
— Занесло на льду… боком сшиб китайскую двуколку… Заставил подымать… Сам помогал.
— Как, бить офицера палкой? Как он посмел?
— Да капитанские погоны на тебе были ли?
— Братцы, надо что-то предпринять, это так оставить нельзя!
— Зови Бориса! Он пришел с бароном из Даурии. Он нам даст совет, что сделать, чтобы предотвратить это позорное обращение с офицерством…
Мы все были возмущены до степени восстания. Глаза сверкали, щеки горели: слова под напором летели… Пришел Борис, высокий, широкоплечий, молчаливый, с лицом белого негра. Выслушав спокойно наши отрывистые нервные протесты, он, пожевав губами и по очереди обведя нас своими выпуклыми глазами, сказал:
— Напрасно волнуетесь, господа, дедушка (несмотря на то что Унгерну было немного больше сорока лет, подчиненные звали его, с его одобрения, дедушкой) зря не бьет, вспылит и ударит: вас не застрелит, он знает свой характер и поэтому никогда не носит револьвера… — Он помолчал. — Что касается оскорбления… — глаза Бориса сузились и, слегка покачивая головой, он продолжал: — Хуже оскорблений, чем вы и все русское офицерство перенесло от своей же солдатни, которую науськали на вас их комиссары, представить трудно… На вас плевали, погоны срывали, вас били и убивали. Чтобы спастись от этого, вы бегали, прятались, меняли свой облик, свою речь, а иногда и убеждения… Здесь вы под нашей защитой. Здесь вы в безопасности от распущенной солдатни, которая, подстегиваемая выкриками Троцкого «Ату их!», охотилась за вами, а вы… вы бегали, скитались, прятались на чердаках, в подвалах, сеновалах и стогах сена…