Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом
Шрифт:
Кстати, данный постулат прекрасно понимали англичане — признанные мастера политической интриги, исключительно поднаторевшие в восточных делах. Вместе с тем у Унгерна начисто отсутствует высокомерное, покровительственное и снисходительное отношение к местным, или, как тогда говорили, «туземным» народностям. Барон не только сам пытался изучить и понять менталитет населявших край монгольских племен, но и «погрузить» в туземную среду офицеров своих частей, для большинства из которых Монголия, Китай, Маньчжурия были самой настоящей terra incognita. Одним из первых приказов Унгерна по вверенной ему Инородческой конной дивизии (позже переименованной в Азиатскую конную дивизию), которую он начинает формировать зимой 1918 года, был приказ об изучении чинами дивизии монгольского языка. К занятиям сам Унгерн относился чрезвычайно серьезно. В своем приказе по дивизии № 12 он отмечал: «… Уроки по изучению монгольского языка гг. офицерами посещаются неаккуратно. 15 января на уроке было всего лишь два офицера. Предписываю обучающему, зауряд-есаулу Солдатову, вести дневник, отмечая отсутствующих на уроке. Предупреждаю, что за непосещение уроков буду наказывать как за уклонение от службы. 15 февраля произведу проверку знаний по монгольскому
Основу Инородческой дивизии Унгерна составляли бурятские и монгольские всадники. В январе 1918 года в состав дивизии влилась большая группа харачин — воинственного монгольского племени, длительное время воевавшего против китайцев. Несколько сот харачин образовали 3-й Хамарский полк, который летом 1918 года принял участие в боях с большевиками вдоль линии Забайкальской железной дороги и продемонстрировал, по отзывам очевидцев, «замечательные боевые качества». При формировании дивизии Унгерн придерживался принципа, уже испытанного во время Великой войны в таких инородческих формированиях, как так называемая «Дикая дивизия»: рядовой состав полностью состоял из туземцев, управление же осуществляли русские офицеры, или же представители знатных инородческих семейств, уже зарекомендовавшие себя верной службой белому царю. Именно верность царю, преданность своему непосредственному начальнику (так же как и внутри своего племени — верность вождю, главе рода или клана) была тем стержнем, на котором держались подобные формирования. Как правило, простые туземцы, будь то кавказские горцы, среднеазиатские текинцы или монголы, о самой России ничего не знали, абсолютно ее себе не представляли и, соответственно, и не любили. Да и за что, собственно говоря, им было ее любить? Слово «отечество» в том смысле, которое вкладывал в него русский человек, было для них не более чем пустым звуком. В системах, подобных Дикой дивизии или Инородческой дивизии Унгерна, абсолютно все держалось на личном авторитете своего непосредственного командира, затем на авторитете командира части и, наконец, на харизме верховного вождя — русского белого царя, на верность которому присягали горцы. После падения монархии главная составляющая часть данной конструкции оказалась утраченной. До некоторой степени детей степей и гор сдерживал личный авторитет непосредственных командиров: вспомним о преданности туркмен-текинцев лично генералу Корнилову, о той любви, которой пользовался у горцев великий князь Михаил Александрович, об их готовности не рассуждая сражаться вместе с генералом Крымовым… Однако после того, как исчезала эта последняя скрепа в лице русского командира, ранее боеспособная и дисциплинированная часть превращалась в неуправляемую банду абреков, хунхузов, басмачей… Во время суда в Новониколаевске, отвечая на вопрос о боеспособности монгольских частей, Унгерн подчеркивал: «Все зависит от начальника. Если начальник впереди, они впереди. А у русских начальник может сам оставаться позади, только должен указывать».
В таких частях вся система взаимоотношений по линии «командир — подчиненный» была принципиально отличной от системы, сложившейся в традиционных частях русской армии. Помимо личной храбрости, военного таланта, заботы о своих солдатах от командира также требовалось умение «навести страх». Справедливость, гуманность, вежливое обращение, добродушие воспринимались горцами и степняками как признак слабости командующего, его неуверенности в себе. Уважение к своему командиру обязательно должно соседствовать со страхом — именно подобная комбинация обеспечивала успешность действий подобных формирований. В полном соответствии с этими принципами строил свою дивизию и барон Унгерн. Сам он называл себя сторонником «палочной дисциплины» и подчеркивал, что своим идеалом считает дисциплину времен Фридриха Великого, Павла I и Николая I.
Станция Даурия стала опорным пунктом между Читой и Китаем. Военный городок, расположенный у самой станции, представлял собой несколько трехэтажных кирпичных казарм, отдельные здания, в которых в мирное время размещались офицерские квартиры, церковь, артиллерийские мастерские, конюшни, хозяйственные помещения. Дивизия занимала весь городок. Четыре казармы, расположенные по углам военного городка, были превращены в укрепленные форты: окна и двери замурованы, на верхних этажах и крышах установлены пулеметы. Основной задачей Азиатской дивизии являлась охрана железной дороги на участке между станциями Оловянная и Маньчжурия. В состав дивизии входили: комендантский эскадрон, 3 конных полка, отдельный Бурятский конный полк, 2 конные батареи и Корейский пеший батальон. Даже недоброжелатели Унгерна единодушно признавали, что дивизия прекрасно дисциплинирована, одета и обута строго по форме (защитные рубахи и синие шаровары), офицеры, всадники и конский состав обеспечены всем необходимым: питанием, обмундированием, фуражом. Все военнослужащие получали фиксированное жалованье, выплачиваемое в золотых рублях и всегда в срок. Семьям военнослужащих выдавались денежные пособия. На это Унгерн обращал особое внимание. «… K удовлетворению семейств денежным и пищевым довольствием он был особенно внимателен», — вспоминал современник. На плечи барона Унгерна также легла обязанность платить рабочим и служащим КВЖД, оказавшимся в его зоне ответственности.
Их заработок также выплачивался в золотой монете. Всем взрослым служащим мужского пола, а также офицерам и казакам ежедневно выдавалось по пачке папирос и коробку спичек. (Заметим, что спички в условиях тотального дефицита, вызванного Гражданской войной, ценились ничуть не меньше золота.) Никаких производственных конфликтов — задержки жалованья, забастовок, случаев саботажа, сотрясавших тылы белых армий на Восточном фронте, у Унгерна не наблюдалось.
H.H. Князев писал в своих заметках-воспоминаниях о генерале Унгерне, публиковавшихся в 1930-х годах на страницах эмигрантского журнала «Луч Азии»: «Благодаря неусыпным заботам своего начальника Азиатская конная дивизия стояла на значительной высоте в смысле дисциплины и выучки. Боевые же качества этой части были вне критики. Основным недостатком дивизии был низкий культурный уровень и разношерстность ее офицерского состава. Правда, все офицеры имели большой боевой опыт и личную храбрость, но интеллектуальное развитие типичного для дивизии офицера было чрезвычайно низко. Этим недостатком
В недоверии, которое испытывал Унгерн к «интеллигентам» и интеллигентскому сословию вообще, не было ничего иррационального, как не было и скрытого ощущения собственной неполноценности. Подобное отношение барона к офицерам «интеллигентного типа» имело свои глубокие причины: основы подобной неприязни объяснялись социально-психологическими и идейно-мировоззренческими причинами, идеологическим расколом Белого движения на многочисленное «левое», республиканско-либеральное, политически гибкое крыло и на «правое», идейно-монархическое, к которому принадлежал и сам Роман Федорович. Позже Унгерн одной из причин своего ухода в Монголию объяснял «несходством взглядов» с большинством колчаковских генералов, которые, по словам самого барона, «начали розоветь». «Это мне не по пути», — говорил Унгерн.
В конце Гражданской войны идейное противостояние внутри белых армий нередко перерастало в вооруженные столкновения между представителями различных политических лагерей. Примером подобного противостояния на Дальнем Востоке стал раскол белой армии на семеновцев и каппелевцев. После трагической смерти В. О. Каппеля, человека кристально чистого, монархически настроенного, обладавшего непререкаемым авторитетом, в войсках, которыми он руководил до своей гибели, возобладали все те же демократические, либеральные настроения. «Состав армии в политическом отношении пестр до крайности… В армии тесно переплелись между собой элементы крестьянский, рабочий и интеллигентный. В среде их встречаются представители всех политических течений, до коммунистов включительно, не приемлющих беззастенчивого жульничества большевиков», — писал о каппелевской армии современник. У семеновцев подобное и представить себе невозможно. Сам Г. М. Семенов, как мы уже говорили, если и был монархистом, то глубоко в душе, внешне же подобных симпатий не проявлял. Он более склонялся к национально ориентированной военной диктатуре, социалистов (меньшевиков, эсеров) и либералов не любил, справедливо считая их пособниками большевиков. В результате многих столкновений, разборок и склок общего языка семеновцы и каппелевцы найти так и не смогли, что стало одной из причин (но весьма существенной) поражения белого дела на Дальнем Востоке.
Приведем лишь один пример, хорошо иллюстрирующий, насколько напряженными были отношения. 4 января 1920 года указом адмирала A.B. Колчака Г. М. Семенов был назначен Главнокомандующим вооруженными силами Российской Восточной окраины. В состав каппелевской армии была включена Азиатская конная дивизия барона Р. Ф. Унгерна. Среди каппелевских офицеров Унгерна именовали не иначе как «сумасшедший барон». Спустя некоторое время командующий Дальневосточной армией генерал-лейтенант H.A. Лохвицкий в ультимативной форме потребовал от Семенова убрать из армии барона Унгерна. «Или я, или он», — по слухам, поставил вопрос Лохвицкий. Причиной столь резкой постановки вопроса были многочисленные, как говорили каппелевцы, «чудачества» барона. В результате из армии ушел Лохвицкий. Тем не менее даже каппелевские офицеры отдавали Унгерну должное. Ротмистр В. Зиновьев в 1927 году так вспоминал о бароне: «… Несмотря на все темные стороны даурской контрразведки… невзирая на все чудачества Унгерна, вроде тех, когда он приказывал привязывать в конский станок офицера, проворовавшегося на фураже… у него нельзя не отметить… идейность и необыкновенную волевую энергию, что значительно выделяло его среди всех руководителей Белого движения в Забайкалье и вообще на востоке».
В офицерах-интеллигентах, из которых преимущественно и состояла каппелевская армия, Унгерна раздражало определенное высокомерие, их самоуверенность и всезнайство, желание руководить, быть всюду на первых ролях, высокомерное отношение к «кадровым». Отметим также, что вышеперечисленные качества вообще являются специфически характерными чертами сословия, именуемого «русской интеллигенцией». Однажды в лагерь Унгерна прибыл бежавший от большевиков статский советник Голубев, человек с большим самомнением и весьма высокомерный. «Унгерн принял его вежливо, беседовал с ним, — рассказывает очевидец этой встречи есаул Макеев, — чем Голубев, не знавший бароновского характера, решил воспользоваться и стал давать советы политического и иного характера. Барон долго крепился, потом приказал Голубева выпороть: «Выпороть Голубева. Он из интендантства, а следовательно, мошенник». Голубева повели на истязание. Жена, взволнованная и возмущенная, влетела к Унгерну в палатку, и… ее барон приказал также выпороть. Выпороли. Несчастную женщину после этого направили в обоз, а мужа назначили рядовым в полк». Можно, конечно, осудить Унгерна за издевательство над незадачливым статским советником и его женой. Но сколько было таких интеллигентов-«о5разованцев», «проговоривших» монархию, власть, саму Россию и в результате ничего не понявших, ничему не научившихся? Бегая от большевиков, они никак не могут успокоиться, не ощущают никакой своей вины в происшедшем, но продолжают считать себя «солью земли», давать многомудрые «ценные» советы… Какие чувства могли вызвать подобные люди у боевого офицера, ведущего реальную, а не словесную борьбу с большевизмом? Вопрос риторический…
Не мог терпеть Унгерн и «генштабистов» — выпускников Николаевской академии Генерального штаба. Весьма толковый и талантливый офицер, полковник Дубовик занимал в дивизии весьма скромную должность заведующего вооружением — барон не доверял ему, поскольку до революции Дубовик служил в Генеральном штабе. При представлении прибывших в дивизию новых офицеров часто происходили следующие картины: «Полковник-инженер Ф.». — «Вы нужны мне». «Генерального штаба полковник И.». — «Этой сволочи мне не нужно». Впрочем, в подобном отношении к генштабистам Унгерн совсем не был одинок. Еще во время Великой войны многие строевые офицеры (особенно в гвардии и кавалерии) генштабистов открыто недолюбливали, называли «серым (или «черным») войском». «Погубили гвардию, погубят и государя», — подобные отзывы звучали в войсках в отношении офицеров Генерального штаба.