Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом
Шрифт:
Весна 1921 года ознаменовалась небывалым народным антибольшевицким восстанием в Сибири. Именно к этому времени коммунистическое насилие над населением достигло уровня произвола. Опубликованные ныне документальные свидетельства простых крестьян, казаков, сельских советских работников прямо указывают, что по преступности своих деяний и жестокости поведения коммунисты далеко превзошли все то, что полтора-два года тому назад здесь вершили колчаковские войска. «Неудивительно, — замечает омский историк В. А. Шулдяков, — что многие сибиряки почувствовали себя отчужденными от власти, угнетаемыми ею сверх всякой меры…» Именно коммунисты своими действиями предопределили и спровоцировали восстание, придав ему характер ожесточенной борьбы до конца — на уничтожение — под лозунгом, появившимся в разных очагах движения: «Победа или смерть!» Действительно, сибирское восстание 1921 года — пик участия сибирского казачества в Гражданской войне. «Никогда — ни до, ни после — не было у сибирских казаков такого отчаянного мужества», — указывает сибирский историк. Следует заметить, что поднялись сибирские казаки уже не только против продразверстки, материальных конфискаций, насаждения сельскохозяйственных коммун. Претензии их к новой власти были куда глубже и сильнее. Сибиряки восстали против самой античеловеческой сущности коммунистического режима, характерными чертами которого были подавление всяческого инакомыслия, атеистическое беснование, полное пренебрежение казачьими традициями и обычаями. В. А. Шулдяков справедливо указывает, что сибирская деревня «встала на защиту своих попранных человеческих прав. И один из лозунгов восстания, встречавшийся в разных его очагах, весьма показателен: «Долой коммунистическое рабство!»
В изданных ныне сборниках документов, посвященных крестьянскому антикоммунистическому сопротивлению в России — «Сибирская Вандея» (М., 2001) и «Советская деревня глазами ВЧК-ГПУ-НКВД» (М., 2000), в донесениях и политических сводках, составленных для Центра местными властями, приведены разнообразные воззвания и лозунги, под которыми выступали повстанцы. В тех казачьих станицах и деревнях, где было сильно влияние «стариков», восставшие выступали не просто «против Советов, евреев и коммунистов», а под «старорежимными»
Сибирское крестьянское антикоммунистическое восстание (получившее в советской историографии не совсем точное название «Западно-Сибирского») стало самым крупным — как по количеству участников, так и по охваченной им территории — за все годы существования советской власти в России. В течение зимы-весны 1921 г. антисоветские повстанческие отряды и соединения действовали на огромной территории Западной Сибири, Горного Алтая, Зауралья и современной Республики Казахстан. По приблизительным оценкам современных исследователей, в разное время в рядах повстанцев сражалось не менее 100 000 человек, что почти в четыре раза превышало численность «антоновцев», действовавших в Тамбовской губернии. Различные крестьянские и казачьи повстанческие армии достигали численности в несколько тысяч человек. Так, Народная армия Петуховского района, возникшая на базе отрядов 12 волостей южной части Ишимского уезда, состояла из двух дивизий, общей численностью до 6 тыс. человек. К сожалению, вооружены восставшие были крайне слабо. В той же «Петуховской армии» на 6 тыс. бойцов приходилось около 3 тыс. винтовок и всего 5 пулеметов. О тяжелой артиллерии, броневиках, аэропланах, находившихся на вооружении у Красной армии, речи даже и не шло. Особенно у повстанцев ощущался недостаток в грамотных, кадровых офицерах, имевших опыт боевых действий. Так, начальником Главного штаба Южно-Сибирской народной армии являлся вахмистр О. П. Зубков, командиром 1-й Сибирской казачьей дивизии — подхорунжий С. Г. Токарев, одним из руководителей восстания был некто Филиппов — сын дьякона села Никольское. Но самое главное — у повстанцев отсутствовал объединяющий командный центр, который руководил бы действиями разрозненных крестьянских и казачьих отрядов. Все повстанческие группы оказались крайне слабо связанными между собой. А без стратегического руководства восстание (пусть и самое многочисленное) неизбежно было обречено на неудачу. Именно таким руководящим координационным центром, определявшим стратегические военные и политические задачи антикоммунистического восстания, надеялся стать барон Унгерн.
В свою очередь, общее количество бойцов и командиров регулярных красноармейских частей и иррегулярных коммунистических формирований, принявших участие в подавлении Сибирского восстания (или как его еще называли — «Сибирской Вандеи»), достигало численности целой армии. «Боевые действия, которые в феврале — апреле 1921 г. велись на охваченной восстанием территории, по своим масштабам, результатам и военно-политическим последствиям вполне можно приравнять к самым крупным армейским операциям периода Гражданской войны», — указывает современный исследователь В. И. Шишкин. На подавление восстания была переброшена из Европейской России 5-я Кубанская отдельная кавалерийская бригада, одна из лучших боевых частей Красной армии, личный состав которой обладал большим боевым опытом (бойцы дивизии воевали с белыми армиями под Астраханью, на Волге, на Дону и Северном Кавказе, а затем с белополяками в Польше и Белоруссии). Повстанцы, дезорганизованные отсутствием единого командования, испытывали дефицит даже обычного стрелкового оружия — основную массу вооружения составляли самодельные пики, пешни, вилы. Штабами повстанцев мобилизовались для ковки пик все кузнецы, ремонтные артели, трудовые мастерские. Насколько отчаянно готовились к бою с Советами, видно из того, что в Омутинском районе для ковки пик, за недостатком кузнечных горнов, использовались бани. При полном отсутствии артиллерии, дефиците легкого стрелкового оружия, без пулеметов и патронов в полевых схватках повстанцы терпели поражение за поражением — они просто не могли противопоставить красным достаточной массы оружейного и пулеметного огня. Но защиту своих селений, станиц, деревень проводили великолепно, стойко держась при самых тяжких условиях: под артиллерийским обстрелом, пулеметным огнем, в окруженных красными горящих деревнях…. «В д. Травное бандиты оборонялись, будучи окруженными пехотой и кавалерией. Приходилось с боем брать, бомбами и поджогами, каждый дом. После нескольких часов уличного боя помкомполка т. Лушников был убит, наши части понесли сильные потери убитыми и ранеными до 120 человек, был выбит почти весь комсостав, много красноармейцев обморозилось… 21 февраля при наступлении на Новотравное наблюдается прежняя картина: вошедшие в деревню части обстреливаются буквально из каждого дома, сарая и крыш и пр. Наши части бомбами выбивали бандитов из каждого дома, поджигали дома, артиллерией разбивали каменные постройки, но сломить сопротивление не удалось, и наши части, пробывшие в цепях весь день и понесшие большие потери обмороженными, отошли на исходные позиции», — докладывал командир 85-й Стрелковой бригады Красной армии H.H. Рахманов. На борьбу с восставшими крестьянами коммунисты бросали самые лучшие, отменно укомплектованные воинские части. Под станцию Исилькуль, захваченную повстанцами, была направлена одна из самых боеспособных
После расстрелов местные ячейки РКП(б) проводили тотальную конфискацию имущества: изымались не только лошади, молочный скот, транспортные средства, упряжь и т. п., но и личные вещи повстанцев и членов их семей: одежда, обувь, посуда, часы, постельное белье. Шел самый циничный и неприкрытый грабеж. Коммунисты рылись в казачьих сундуках и забирали все, на что «положили глаз». Затем награбленное имущество делилось между своими, на глазах у всех, ничуть не стесняясь местных жителей. Вслед за войсками в станицах и деревнях появлялись чекисты. Получившее ныне широкое распространение понятие «зачистка» — одно из самых «замечательных» коммунистических изобретений времен войны с собственным народом. По доносам осведомителей производились аресты. Для поощрения стукачей был создан особый секретный фонд товаров первой необходимости. Фонд пополнялся за счет вещей осужденных и расстрелянных. Из него каждому доносчику выдавали в месяц 7 аршин ситца, 4 аршина сукна, пару сапог, полушубок, пимы, а также чай, сахар, соль, мед, мыло и спички…
От ряда станиц после боев с применением артиллерийского огня (естественно, со стороны красных) не осталось, по словам В. А. Шулдякова, «буквально камня на камне». В некоторых станицах число убитых красными карателями жителей превышало несколько сотен человек. «Еще не подведены общие итоги, но громаднейшие разрушительные последствия восстаний вполне очевидны. Десятки тысяч убитых повстанцев, и, таким образом, лишенные иногда большей части взрослого мужского населения деревни… — все это дополняет общую картину кровавого хаоса и разрушения», — писал в Политическом отчете (апрель 1921 г.) секретарь Тюменского губкома Коммунистической партии Сергей Агеев. Это был самый настоящий геноцид, организованный преступной организацией РКП(б) во главе с Ульяновым-Лениным, направленный в первую очередь против лучшей части русского народа.
Ложью оказались заверения красных о «применении широкой амнистии участникам восстания». Уже в августе 1921 года председатель Тюменского губчека П. Студитов предлагает: «… вопрос… к которому нужно подойти осторожно и тактично, — это изъятие явившихся главарей и активистов: как бы ни устроить это так, что во время изъятия разбегутся. На этот счет у меня есть… следующий план:… взять их на строгий учет, подготовить на них какой-либо побочный материал (т. е. просто сфабриковать, «пришить» дело. — А. Ж.) и забрать всех враз. Затем произвести широкую огласку среди крестьян в сторону их изобличения в преступлениях, вредных для крестьян, так, чтобы крестьянство сочувственно отнеслось к их арестам. Эту часть подготовки придется провести до их ареста. Вообще же сказать о времени затрудняюсь, ибо придется учитывать политическое положение и настроение крестьян. Полагаю, что целесообразнее провести эту операцию (т. е. аресты амнистированных повстанцев. — А. Ж.) перед зимним временем, когда меньше уже будет расположения бегать в лес». Нет, коммунисты вовсе не собирались «исправлять перегибы» и «мириться с крестьянством» — они лишь вновь продолжили громоздить горы бессовестной лжи.
Откуда же Унгерн мог черпать информацию о крестьянских восстаниях и всеобщем народном недовольстве Советами, которая в значительной степени определяла его политическую линию поведения? По словам близкого к Унгерну H.H. Князева, «барон мог получать политические новости через ургинскую радиостанцию. Из этого источника он знал о восстании в Тобольской губернии и о партизанском движении в Забайкалье и в Приморье. Вне сомнения, он был осведомлен о зарождении во Владивостоке белого правительства, возглавлявшегося братьями Меркуловыми. Больше же всего барон интересовался сведениями о настроениях и чаяниях казачьего населения ближайших к Монголии станиц и поэтому всегда опрашивал беженцев и Забайкальской области. Если даже принять во внимание подозрения в том, что красные власти подсылали к барону своих агентов с провокационной информацией, с целью подтолкнуть на немедленное выступление, психологически понятно, что слишком субъективный по природе барон мог из своих опросов получить те данные, которые соответствовали его собственному душевному состоянию. Не из тех ли типично беженских повествований, напоминавших заученный урок, барон почерпнул уверенность в том, что казачье население Забайкалья видит в нем единственного избавителя от советской власти?»
В данном случае обратим внимание на замечание Князева о беженских повествованиях, «напоминавших заученный урок». В конце марта 1921 года ЦК РКП(б) проводит специальное заседание, посвященное мерам «по разложению войск барона Унгерна в Монголии». Разработкой операции по внедрению в белогвардейские части красной агентуры руководил лично полномочный представитель ВЧК по Сибири И. П. Павлуновский. О том, насколько значительной и массовой была инфильтрация чекистов в белогвардейское движение, может свидетельствовать и такой факт: через несколько лет вся жизнь русского Харбина, центра белой эмиграции на Дальнем Востоке, без лишних слов была поставлена под контроль многочисленными агентами советских спецслужб. Против такого мощного потока большевицких разведчиков контрразведка Унгерна ничего поделать не смогла. По словам М. Г. Торновского, белые «были плохо или совершенно не осведомлены о работе большевистских эмиссаров и не уничтожили очагов пропаганды. Капитан Безродный три месяца слонялся по Западной Монголии, ища крамолу среди русских, а просмотрел большевистский очаг в Хытхыле. А Н. Князев, сидя в Урге, не знал и ничего не предпринял против очага в Алтан-Булаке. Агитационной и противобольшевистской работы ни монгольское правительство, ни штабы генерала Унгерна никакой не вели и не пытались даже наладить ее». Чекистам удалось завербовать бывшего управляющего Иркутской губернией П. Д. Яковлева, который, в свою очередь, привлек к агентурной работе нескольких бывших служащих Иркутского губернского управления, оказавшихся в Маньчжурии и Приморье и имевших тесные связи в среде дальневосточных белогвардейцев. В результате непрофессиональных действий белой контрразведки даже в окружение самого Унгерна под именем офицера фон Зоммера сумели внедрить чекиста Б. Н. Алтайского… Непосредственно на местах красная агентура широко внедрялась и в многочисленные группы беженцев, искавших спасения от большевицкого террора на территории Монголии и Китая. Как мы отмечали выше, советской разведкой были завербованы или подкуплены даже многие монгольские вожди, входившие в том числе и в окружение Богдо-гэгэна. У самого же Унгерна агентурная сеть на территории советских Забайкалья и Сибири фактически полностью отсутствовала. Точных и проверенных сведений по реальной политической обстановке, складывавшейся в Забайкалье и Сибири весной 1921 года, а тем более крайне необходимых сведений о дислокации и состоянии частей Красной армии получить барону было просто-напросто неоткуда. Лишь незадолго до своего выступления Унгерн отправляет в пограничные с Монголией забайкальские станицы войсковую разведку под начальством Тубанова, того самого бурята, который выкрал с тибетцами Богдо-гэгэна из его «Зеленого» дворца во время штурма Урги. «Конечно, Тубанов был отчаянный головорез и решительный не по разуму проходимец, — отмечал в своих воспоминаниях Д. П. Першин, — но он никак уж не годился к выступлению в роли политического разведчика…» Разведывательная миссия Тубанова вылилась на деле в грабеж и убийства местного населения, которое в результате отказало в поддержке унгерновским войскам. Внимательный и беспристрастный свидетель Першин отмечает в своих воспоминаниях: «Главное несчастье барона Унгерна было в том, что он был одинок и вблизи его не было людей, знающих и осведомленных о том, что происходило за тесным кругом вне его походной жизни. Ахиллесовой пятой Унгерна была плохая информация, или, вернее, отсутствие таковой, и он мало знал о том, что делалось за Байкалом и на границе Монголии, не говоря уже про Иркутскую губернию и Западную Сибирь».
Рассказы беженцев о массовых крестьянских и казачьих выступлениях против коммунистов, о проводимой в РСФСР политике «красного террора» укрепили барона во мнении начать широкомасштабный освободительный поход весной 1921 года. Согласованно должны были выступить подчиненные барону белопартизанские отряды Кайгородова, Казанцева, Казагранди, Бакича… С Дальнего Востока атаман Г. М. Семенов писал Унгерну о своем предстоящем выступлении против большевиков с армией, состоящей из трех групп: Амурской — генерала Е. Г. Сычева, Уссурийской — генерала Н. И. Савельева и Гродековской — генерала Ф. Л. Глебова. Следует заметить, что белые части, собиравшиеся в поход против Советской России, были крайне немногочисленны — так, вся семеновская армия насчитывала около 4000 человек. Совокупная численность антикоммунистических повстанческих отрядов, действовавших на советской территории, оставалась практически неизвестной, но в реальности вряд ли превышала несколько тысяч человек. Основной расчет делался на вооруженное сопротивление в тылу у большевиков, которое с переходом советской границы регулярными частями белой армии должно будет приобрести еще более массовый характер и перерасти в общенациональное восстание. О так называемой теории снежного кома, на которой строил свои политические расчеты барон Унгерн, мы уже говорили выше… [34] 21 мая 1921 года генерал-лейтенант Р. Ф. Унгерн-Штернберг издает свой знаменитый Приказ № 15, озаглавленный как «Приказ русским отрядам на территории Советской Сибири», открывший новый, трагический и последний этап в жизни барона Унгерна.
34
Этот принцип «двойной морали» активно востребован и в начале XXI века, например, в международной практике: албанцам можно убивать сербов, осуществлять депортации гражданского населения — сербам же подобного «не дозволяется». Политологи называют подобный подход «принципом двойных стандартов».