Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом
Шрифт:
Глава 13
Последние бои
По воспоминаниям офицеров Азиатской дивизии, авторами Приказа № 15 являлись известный нам литератор Ф. Оссендовский и бывший присяжный поверенный К. И. Ивановский, бежавший от красных из Владивостока, застрявший в Урге и назначенный Унгерном начальником штаба Азиатской дивизии вместо полковника Дубовика. Собственно, удивительного в данном факте ничего нет — в прямые обязанности начальника штаба войскового соединения и входит подготовка для командующего текстов подобных приказов, директив, распоряжений и т. д. Несомненно одно: текст приказа создавался при непосредственном участии самого Унгерна — он является своеобразной квинтэссенцией политических, религиозных, историософских взглядов барона, изложенных им ранее в многочисленных письмах и частных беседах. «Приказ этот, безусловно, представлял собою нечто большее, чем простая оперативная директива, — пишет А. С. Кручинин, — и недаром он начинался в торжественном стиле манифеста:
Я — начальник Азиатской Конной Дивизии Генерал-Лейтенант Барон Унгерн — сообщаю к сведению всех русских отрядов, готовых к борьбе с красными в России, следующее:
1. Россия создавалась постепенно, из малых отдельных частей, спаянных единством веры, племенным родством, а впоследствии особенностью государственных начал. Пока не коснулись России в ней по ее составу и характеру неприменимые принципы революционной культуры, Россия оставалась могущественной, крепко сплоченной империей. Революционная буря
Еще ниже приводились разъяснения и обоснования: «Старые основы правосудия изменились. Нет «правды и милости». Теперь должны существовать «правда и безжалостная суровость». Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей, преданных слуг красных учений, не ставить преград. Помнить, что перед народом стал вопрос «быть или не быть».
Часто строки из приказа цитируются лишь для того, чтобы вновь заклеймить Унгерна как «кровавого безумца, убивающего без особого разбора и своих, и чужих». Выше мы уже неоднократно указывали, что пресловутая унгерновская жестокость не носила патологического или личностного характера. Причина ее кроется в особенностях средневекового мировоззрения барона, каковое невозможно адекватно оценивать, исходя из установок современной цивилизации. Хотелось бы обратить внимание обличителей барона еще на один момент. Пункт 9 — отнюдь не новация Унгерна, а всего лишь ответная реакция на действия большевиков. Первыми безжалостно уничтожать своих политических и военных противников «вместе с семьями» начали именно они. Именно большевиками был введен институт заложничества, когда в ответ на покушения, направленные против красных вождей, уничтожались тысячи мирных обывателей, виновных лишь в том, что принадлежали они к «контрреволюционным классам»: дворянству, духовенству, купечеству, кулачеству…
В любой советской газете за 1918–1920 годы, центральной или провинциальной, желающие обнаружат страшные «расстрельные» списки женщин, детей, стариков… Списки на целые газетные полосы людей, убитых без суда и ни за что — всего лишь за свое происхождение. Откроем «Известия Пермского губисполкома» за 11 сентября 1918 года — «Список заложников, расстрелянных по постановлению губчека». В мартирологе 41 человек: «бывший жандарм», «бывший офицер», «бывший пристав»… Еще можно понять, за что были убиты «бывший жандарм» или «бывший пристав», — люди подобных профессий были для большевиков «цепными псами царского режима». Но далее по списку: «горный инженер», «учительница», «приказчик», «сестра милосердия», «монах», «эстонский пастор»… Конечно, Гражданская война отнюдь не рыцарский турнир. Японская, Первая мировая, Гражданская войны — все они приучили к убийству. Расстрелы, рубка, «допросы с пристрастием» — все это было и у белых (хотя и в неизмеримо меньших масштабах, чем у красных). Но между красным и белым террором существовало принципиальное различие. На него верно указал историк Юрий Фелыптинский: «Белой армии как раз и была присуща жестокость, свойственная войне вообще. Но на освобожденных от большевиков территориях никогда не создавались белыми организации, аналогичные советским ЧК, ревтрибуналам и реввоенсоветам. Но никогда руководители Белого движения не призывали к расстрелам, к гражданской войне, к террору, к взятию заложников. Белые не видели в терроре идеологической необходимости, поскольку воевали не с народом, а с большевиками. Советская власть, напротив, воевала именно с народом (в этом нет ни тени преувеличения, поскольку Гражданская война была объявлена всему крестьянству, всей буржуазии, то есть интеллигенции, всем рабочим, не поддержавшим большевиков). За вычетом этих групп кто же оставался, кроме голого слова «пролетариат»?» Большевистская нечеловеческая жестокость вызывала отвращение даже у политических союзников — анархистов, левых эсеров. Приказ Унгерна — лишь ответная реакция на трехлетний «беспредел» красных палачей, когда людей расстреливали, сжигали заживо, сдирали кожу, морили ядовитыми газами, добивали пулями и голодом в концлагерях, топили в реках крестьянских детей, сажали на кол священников, на площадях устраивали показательные порки и расстрелы. Ни один самый лютый «крепостник», ни одна пресловутая «салтычиха» не зверствовали, да и просто не могли зверствовать так в царской России над крестьянами, как делали народные «освободители» — большевики. Никто до коммунистов, никакие иноземные захватчики, не убили столько русских крестьян и рабочих, священников и дворян, детей и стариков. В конце XX века то, что проделали большевики с русским народом, стали обозначать словом «геноцид».
К 1921 году «революционная партия» вела уже почти столетнюю войну против исторической России. Революционеры в этой войне использовали все подручные средства: пули, бомбы, динамит, ядовитые газы… Но, как только силы, противостоящие «революционной партии» (будь то самодержавная монархия или Белое движение), пытались использовать против нее средства физического подавления, с «левой» стороны начались причитания о «кровавых палачах», «столыпинских галстуках», «царских опричниках», «белых садистах». До сих пор многие историки и литераторы рассуждают о «преступлениях царского режима» или о «колчаковском терроре». Все подобные заклинания являются следствием единственного принципа взаимоотношений с лагерем власти, которого на протяжении целого столетия неуклонно придерживались левые силы в России. Сформулировать данный принцип можно следующим образом: «Нам вас можно убивать, а вам нас — нет» [35] . Подход барона Унгерна к террору был совершенно иным: «Что нам — то и вам».
35
Этот
… Поход Унгерна на Советскую Россию вызывал недоуменные вопросы даже у близких соратников барона.
23 мая 1921 года начальник штаба отряда Кайгородова полковник В. Ю. Сокольницкий стал свидетелем движения колонны унгерновской конницы по направлению к советской границе. «Войска шли в блестящем порядке, и я как-то невольно перенесся мыслью к старому доброму времени. Равнение было как на параде. Не было отсталых. Длинная колонна из конницы и артиллерии оставляла за собой версты, идя на неведомое: победить или умереть. Яркая одежда полков: монгольского, китайского, бурятского рябила глаза… — вспоминал годы спустя Сокольницкий. — … Барон — стройный худощавый блондин с энергичными глазами, живой, бодрый. После короткой беседы барона с незнакомым мне офицером был принят и я. Наш разговор и искреннее желание барона оказать возможную помощь отряду Кайгородова расположили меня к нему. Я был, положительно, в восторге от него. Моя поездка с целью иметь свидание с бароном оказалась не напрасной. Мне было оказано внимание, доверие и охотное желание удовлетворить всем, что можно дать… Дивизия Унгерна шла напролом с девизом «Да здравствует Император Михаил II!» и грозила небывало суровыми карами коммунистам и их семьям… Хотелось крикнуть: «Не спешите! Закрепитесь прочно здесь, в Монголии. Соберите все, что могут дать средства ваши, по части разведки духа народного; сговоритесь по всему фронту, установите короткую связь… и тогда — с Богом, за работу во славу императора, громко провозглашая его имя при удаче».
Свой главный удар барон Унгерн направил на город Троицкосавск, расположенный в долине реки Кяхты, в нескольких верстах от русско-монгольской границы. H.H. Князев называл Троицкосавск «ключом всего стратегического плана» барона Унгерна. Для овладения городом барон вывел из Урги все наличные силы, оставив в монгольской столице лишь военное училище (60 чел.), комендантскую команду (150 чел.), интендантские мастерские и лазарет.
Унгерн вел свои войска параллельно с трактом. Этим маневром он обеспечивал, с одной стороны, скрытность движения, а с другой — хорошие корма для лошадей. Однако внезапность нападения была сорвана командиром отдельного Чахарского дивизиона Найден-ваном. Воспользовавшись тем, что он находился на тракте, вне поля зрения барона, Найден-ван решился на сепаратный налет на приграничный город Маймачен. 3 июня 1921 года цирики Найден-вана разгромили передовую заставу Сретенской кавалерийской бригады армии ДВР и ворвались в Маймачен. «В упоении своего блестящего успеха чахары с полным самозабвением отдались родной стихии — грабежу, — писал позже поручик Князев. — Но в 14 часов того же дня они были с треском выбиты из Маймачена, причем Найден-ван получил ранение, а его помощник попал в плен». Тем не менее за несколько часов пребывания в городе чахары успели превратить Маймачен в развалины, перебив заодно всех жителей-китайцев, не успевших бежать в Троицкосавск.
Уход Чахарского дивизиона из Маймачена нельзя назвать отступлением — это было самое настоящее бегство. «Своим паническим видом они произвели крайне невыгодное впечатление на подошедшие… унгерновские части, — вспоминал все тот же Князев. — 4 июня Унгерн отдал чахарам весь остаток полноценного ямбового серебра и отправил их в Ургу якобы на формирование. В действительности же он, к общему удовольствию, прогнал их от себя. Не задерживаясь в Урге, чахары ушли на родину». Что касается собственно унгерновских войск, то и они неожиданно двинулись в обход Троицкосавска.
Почему же барон не обрушился на город внезапно, в своем излюбленном, «фирменном» партизанском стиле? Вместо того чтобы с ходу вступить в бой за город, атаковать красных, Унгерн неожиданно делает крюк и заходит в Кударинскую станицу (50 верст на восток от Троицкосавска)… Причина такого маневра заключалась в том, что местные казаки обещали выставить для борьбы с большевиками целый вооруженный, хорошо подготовленный полк, как только барон со своими войсками появится у них в станице. Однако вместо вооруженных добровольцев в Кударе Унгерна поджидал станичный сход, собиравшийся всего лишь обсудить возможность сбора добровольцев. На сходе станичники заняли осторожную позицию: казаки заявили, что готовы пойти с бароном добровольно, но требуют гарантий неприкосновенности для их семей на случай большевицких репрессий — родственники добровольно присоединившихся к белым подлежали взятию в заложники с последующим расстрелом. Гарантией должен был стать приказ о мобилизации населения, который надлежало по требованию казачьего схода издать Унгерну: таким образом казаки всегда могли оправдаться перед большевиками — они, дескать, пошли к белым под угрозой оружия.
Однако Унгерн категорически отказался от подобного компромисса: «Или ступайте добровольцами, или же мне вас не нужно», — заявил он казачьему сходу. «Вследствие решительного отказа от мобилизации ни к барону, ни к Резухину пополнений так и не поступило, несмотря на явное в иных местах сочувственное отношение к ним, — вспоминал H.H. Князев. — Барон Унгерн искренне считал, что если он с жертвенным жестом протягивает руку братской помощи казачьему населению, жаждущему освобождения от советской власти, то никто не имеет права отказаться от принятия этой жертвы». Для барона, искренне верившего, что повсюду «найдутся честные русские люди», готовые бескорыстно присоединиться к нему для борьбы с совдепией, подобное рассудительное отношение казаков стало тяжелым ударом. Несмотря на то что Унгерн был крайне раздражен своей первой открытой неудачей, он 5 июня обходит Троицкосавск и отрезает гарнизон города от сообщения с базами. «По совершенно непонятным соображениям барон начал бои за обладание Троицкосавском вяло, как-то неуверенно, то есть не в свойственном ему стиле, — вспоминал H.H. Князев. — Чем это объяснить? Может быть, отсутствием у него соответствующего настроения?» Тем не менее в ночь с 5 на 6 июня барон произвел личную глубокую разведку позиций красных, проникнув в глубь расположения противника. Бой начался рано утром б июня атаками унгерновцев на северо-восточную окраину города. К 18 часам Русский дивизион ротмистра Забиякина подошел вплотную к городским окраинам. С сопки Забиякин рассмотрел в бинокль, как красные солдаты митинговали на площади. Очевидно, они обсуждали вопрос о сдаче города. Забиякин доложил об увиденном Унгерну и попросил разрешения войти в город. Однако барон ответил: «Я на митинги не хожу и тебе не советую…» и приказал дать отдых войскам. Итак, еще один день был потерян, и потеря эта оказалась для белых роковой — ночью в Троицкосавск прорвался один из полков 35-й советской дивизии… На рассвете 7 июня отдохнувшие белые части вновь перешли в наступление. Однако преимущество и в численности, и в вооружении было уже на стороне красных. Барон Унгерн прилагал максимальные усилия к тому, чтобы лично поспевать всюду, желая сохранить возможный контроль над ходом боевых действий. Дважды лично он водил свои сотни на занятые противником высоты, но обе попытки успеха не принесли. Тем временем красные, получив новые подкрепления в виде двух пехотных батальонов и артиллерийской батареи, перешли в наступление. Бой шел до темноты. Ночью окрестности города затихли. «Для нас, превратившихся… из нападающей стороны в обороняющуюся, в этой затаившейся тишине вырастали тревожные призраки», — вспоминал поручик Князев. Этими «призраками» оказались бойцы красной Сретенской бригады, которые под покровом ночи прошли хорошо знакомыми им глухими лесными тропами через слабоохраняемый юго-восточный участок фронта белых, оказавшись у них в глубоком тылу.