Башня молчания
Шрифт:
Было ей сорок шесть – столько же, сколько Омару…
Шайтан! Как только в дело вмешается женщина, считай, оно пропало. Видно, не зря ее называют исчадием ада. Ее, говорят, не пускают в рай. Ибо еще неизвестно, имеет ли женщина душу, – о чем уже который век спорит с пеной на губах богословская братия.
Омар с болью слышит внутри призывный крик своей книги: «Работай!» Так нет же, изволь отодвинуть все в сторону и тащиться куда-то, сваху искать. Где и как он ее найдет? Никогда Омар не прибегал к услугам этих болтливых проныр. Без них обходился…
Не женитесь, поэты! Омар смахнул со стола злосчастную рукопись. Листы разлетелись с печалью, оскорбленно и скорбно перевернулась чернильница. На изумрудно-зеленом, как луг весенний, тюркском ковре зловеще расплылось траурное черное пятно. Еще одна польза от женитьбы. Предвестник семейного счастья.
Но все же оно, это влажное пятно, сослужило свою добрую службу. Оно отвлекло Омара от сердитых мыслей – и как ни странно, успокоило его и вернуло ему способность ясно соображать.
Эх! Если бы ночью мы могли рассуждать так же трезво, как утром…
Придется жениться. «В конце концов, – усмехнулся Омар, – это долг правоверного. Религиозная обязанность. Жениться – и наплодить как можно больше детей».
Коран разрешает каждому мусульманину иметь четырех жен, если он располагает возможностью их содержать и «делить между ними поровну свою мужскую ласку».
В цветущие 18-20 лет состоятельный юноша женится первый раз. В 30 лет, если хватит средств, берет вторую жену, в 40 – третью, в 50 – четвертую. Чтобы до старости доставало ему свежих радостей. Сказано: «Стол – и тот держится на четырех ножках».
У нас, опять усмехнулся Омар, все получилось немного по-другому. Стол у нас длинный, и похож он на сороконожку…
Что ж! Исправим. Попадет в рай Эль-Мирра, не попадет, – все равно сама она рай.
Годы не те? На Востоке это не имеет значения. В девяносто можешь, пожалуйста, жениться на девчонке. Если есть такое желание. И деньги, конечно.
Итак, что мы знаем о здешних брачных обрядах? Учились же когда-то шариату… В этих краях, где сунниты живут совместно с шиитами, обычаи многие волей-неволей, сделались общими. Дом, где, по слухам, подросла девица на выданье, посещают несколько женщин из семьи, в которой имеется холостой мужчина.
«Холостой мужчина у нас налицо, – усмехнулся Омар невесело. – Но женщин в этой семье не найдешь».
Есть, правда, здесь, в Нишапуре, сестра Голе-Мохтар. Замужем за учителем Мохамедом аль-Багдади, – сам когда-то выдал ее за него. Но люди они богобоязненные, с ним, вертопрахом, не общаются. Чтобы, конечно, не уронить себя в глазах мусульманской общины. И ладно! Бог с ними…
Невеста, принарядившись, выходит к гостям, накрывает стол, стараясь показать себя расторопной хозяйкой. Эх, как у бедняжки руки трясутся, губы дрожат от страха: а вдруг не понравится?
После смотрин к отцу невесты идет с небольшим подарком нишан – отец жениха.
«Где я его возьму? – вопросил уныло Омар пустоту. – Не подарок, – отца, мир его праху. И где возьмет его Эль-Мирра? Особый случай».
Договорились о выкупе – объявляют помолвку. Экая канитель! Омар с яростью пнул и опрокинул столик. Затем будет свадьба, на которую нужно звать всех жителей квартала. Визг зурн и грохот барабанов. Шум, теснота. Придется всех угощать, всем угождать, кому-то что-то дарить…
Можно подумать, орава наглых потных мужчин и веселящихся отдельно женщин – самовлюбленных дур, заплывших салом, с отвислой грудью и жирной шеей, имеет какое-то право на жениха и невесту. Утром следует безотлагательно вывесить напоказ белье, чтобы народ правоверный убедился воочию: невеста была «непорочной». А как же! Иначе нельзя.
Но ведь любовь – дело интимное, личное.
Хуже всего, что станешь на несколько дней объектом сплетен в квартале и на базаре. Ничего хорошего не скажут, не надейся. Хоть весь, до последнего фельса, выложись ради них. Всего лишь новый повод позлословить на твой счет.
Ах, Эль-Мирра, Эль-Мирра. И откуда ты взялась на мою несчастную голову? С крыши свалилась, ноги б тебе сломать…
Но было же сказочно! Он с обычной для него тайной улыбкой, вернее – с неизменной усмешкой, спасительной и веселой, вспомнил, как все это произошло.
Омар сидел у себя во дворе, на скамье у ручья, в тяжких раздумьях над новой книгой. Вытекающий из-под ограды соседнего, слева, двора, ручей забран в короткую керамическую трубу и выведен в небольшой круглый колодец, живописно, в нарочитом беспорядке, обложенный диким камнем. Будто это природный родник: вода в нем бьется, журчит и булькает, как в горных ключах. И, как женщина – пряди волос, полощет в ней обвисшие ветви молодая плакучая ива.
Поэт, подперев подбородок двумя кулаками, отрешенно уставился на живую веселую воду.
Со дна родника, из прохладной его глубины, всплыл, как радостный случай в памяти, красный лоскут. Всплыл, качаясь, и закружился по воде. Омар долго смотрел на него, не видя. И вдруг сообразил: ведь это роза! Поймал, отряхнул. Свежая, только что сорвана. Он поцеловал ее.
Из родника всплыла вторая красная роза и третья. Чудо! Видно, где-то вверх по ручью…
– Эй!
Омар огляделся, – пусто во дворе.
– Я тут, – тихий шепот сверху.
Он вскинул глаза. Девушка… Лежит в тени чинары, на соседской крыше, принадлежащей вдове. Густая челка до самых глаз – с особым рисунком, тюркским – так, что даже бровей не видать. Носик в легких веснушках. Щечки горят.
Вот откуда розы. Прямо с этих щечек их сорвали.
– Целый час на тебя гляжу. Слезла, вернулась. Правда, что ты поэт?
– А как же.
– Одаренный?
– Очень…
– Знаменитый?
– Конечно…
– Холостой?
– Совершенно… – вздохнул Омар.
«Сейчас спросит, много ли у меня денег».
Нет, не спросила. Засмеялась тихо и вкрадчиво, как горлица, обдавая его светлой лаской родных, давно знакомых глаз.
– Я тоже, – смущенно призналась, – стихи… сочиняю…
– О? Записываешь? Принеси, покажи.