Башня вавилонская
Шрифт:
— Что еще стряслось в этом вашем инкубаторе? — с тоской спросил Франческо. Вчера Максиму стало бы неловко. Сегодня он уже, скорее, беспокоился. Если эталонный нео-феодал и вельможа вторые сутки с отвращением смотрит на белый свет и утверждает, что мир катится в пропасть, то, может быть, у него просто не ладится очередной биохимический эксперимент на благо человечества и корпорации. Может быть, его начал раздражать какой-то элемент отделки… поймет, уберет и успокоится. А может быть, мир действительно катится в пропасть, сам того не замечая. Неизбирательно чуткий прибор.
— Госпожа проректор Лехтинен готова своей властью допустить на территорию
Начальство смотрело уныло, без любопытства. Не как на отвратительную досадную помеху между феодалом и его добычей, вырисовывающейся на мониторе. Не как на воплощение всех грехов мира, сдернувшего нашего просветленного с прогулок по облакам. Это все было привычно. Нет, глазели на Максима как на обитателя Помпеи с какой-то классической картины: вокруг уже переполох, конец света, а там ребеночек лет четырех за бабочкой гонится. Бабочка ему в самый раз по уму, а опасность происходящего вокруг в голове не укладывается.
А спроси его — такого — услышишь, как сегодня днем, капризное: «Откуда я знаю? Это не мое дело знать, это ваше дело знать!». В общем, да. В сущности, так и есть. Но отчего-то хочется хорошенько потрясти и вытряхнуть-таки ответ.
— И чего она хочет? — отвращение в голосе Франческо стремилось в стратосферу.
— Чтобы мы предали гласности обстоятельства, при которых Моран стал сначала деканом, а потом проректором, чтобы мы четко объяснили, какова была в этом деле роль Совета и покойного Личфилда… так чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что до переворота на недочеты в работе филиала просто некому было жаловаться. А студенты, конечно же, были убеждены, что с ними работают по… официальной программе.
— Ну вы же сами этого хотите… — «вы», как будто он — это не мы, а где-то отдельно. — За чем же дело стало?
— Условием номер три является предоставление Морану корпоративного гражданства «Сфорца С.В.» и отказ в экстрадиции — откуда бы такое требование ни поступило.
Даже это ошеломительное известие не вызывает у Франческо особого интереса, хотя он все понял, все прекрасно понял — по выражению лица видно. Так смотрит человек на холодную, мокрую, противную половую тряпку, которую ему предстоит взять в свои драгоценные голые руки, чтобы навести порядок.
— Ну посоветуйтесь, — говорит он. — Я не против.
«Ловите своих бабочек». Да что ж за напасть?..
— Она со своей стороны обещает, что сам Моран не будет возражать… или будет находиться не в том состоянии, чтобы возражать.
Не помогло.
— Какая разница… — спрашивает Франческо. — Будет, не будет… какая разница вообще? Делайте, что хотите, я подпишу.
Хочется пошутить «А можно взорвать Две Башни и покрасить ваш стол в оранжевый цвет?», но есть подозрение, что все слова соскользнут как с гуся вода. И сколько ни вслушивайся, непонятно. Всегда было непонятно, а теперь непонятно вдвойне. Тоска экзистенциальная, острый приступ. Кого угодно другого Максим взял бы под руку одним очень удобным захватом и отвел бы покорное тело к миссис Дас, психологу, потому что у кого угодно другого это называлось бы депрессией. Но про Франческо миссис Дас сказала, что это лежит за пределами науки и ее подготовки.
Лежит. На столе.
— Хорошо, — говорит Максим, — если мистер Грин и госпожа Джастина не станут возражать, я возьму его на работу. Консультантом. По педагогике. Администрация коррекционной школы в Мериде жалуется на нехватку персонала.
Должность, конечно, сугубо фиктивная. Потому что если полковник окажется с де Сандовалом на одном континенте, его потом можно будет собрать в очень маленький пластиковый мешок.
На шутку Франческо не реагирует тоже. Остается за столом, как живое воплощение греха уныния. И только синие шпалеры гармонируют с цветом лица.
Пойдем к остальным, авось кто-нибудь скажет полезное.
А потом дежурная команда наблюдателей — переговоры переговорами, но и другие варианты с повестки дня снимать не следует — прислала в подарок яичко к светлому дню. Отличную фотографию продуктового грузовика. Кабины. Человека, сидящего рядом с водителем.
Максим чуть не написал вместо стандартного спасибо в ответ на «обратите внимание на человека на переднем плане» — «ну какой же это человек?». Не человек. Свинья. Рыжая водоплавающая свинья без копыт. Hydrochoerus. Свинью без копыт отделяло от стен университета метров восемьсот, и поскольку новостей от наблюдателей не поступило, Алваро успешно эти стены преодолел. Вот кто только ни пытался взять этот монастырь приступом. Свеи, норвеги, датчане, было дело — даже какой-то залетный отряд татар добрался. Никому не удалось, а флорестийскому поросенку — запросто.
Что наводило на мысли, что с той стороны капибару ведут и дорожку перед ним расстилают. Это настораживало.
Отследить траекторию — можно. Поправка, легко. Работа — не бей лежачего. Васкес прилетел в Юрьево со своими собственными документами. Когда заказывал билеты, пользовался своим же собственным компьютером… а компьютер, как предусмотрительная и умная вещь, препорученная заведомому растяпе, регулярно сохраняет резервную копию себя на ближайшем сервере компании, до которого может дотянуться. Закрытую копию. Которая предназначена, вообще-то, не для слежки, не для просмотра. Вообще-то. В принципе.
— И что он сделал? — спрашивает за спиной Анольери.
Тоже приобрел привычку приходить лично.
— Он связался со студентами нашего землячества… — вот тебе и раз, и с каких это пор уже я думаю «мы» про всю Терранову? — И предложил провести для желающих мастер-класс по практической политике.
У Анольери глаза старой ящерицы. Уточнение: глаза старой больной ящерицы. Хоть он формально занимается вопросами внутренней безопасности, его всегда все касается. Потому что Алваро — со своей принадлежностью, и не будем притворяться, со всем тем, что хранится в его голове, — это проблема внутренней безопасности в том числе. И внешней. И спецопераций, потому что вот эта вся катавасия под милым названием «инцидент Морана» — наш текущий проект. Текущий. По всем швам. Фонтанирующий.
Анольери невыразительно, скрипуче, словно войлок жует, бранится на романском. Вздыхает. Не шутит на тему того, что это его вечное наказание за допущенную в свое время ошибку. Недоверчиво качает головой:
— Кто инициировал контакт?
— Васкес, — голосом раннехристианского мученика, получившего внеочередную путевку ко львам, отзывается Максим. — Васкес инициировал. Судя по всему. Не было у него во Флоренции никаких контактов. И времени не было. Он сдал экзамены, слегка отпраздновал поступление, просмотрел новости, сожрал в общей сложности два с половиной килограмма мороженого… и сорвался в Новгород. О чем служба наблюдения головной конторы, естественно, поставила нас в известность. Вернее, собиралась поставить, обычным приоритетом, обычным вечерним отчетом.