Башня ярости. Книга 2. Всходы ветра
Шрифт:
Если Анатолий и Маврикий при помощи паучьего золота настоят на Святом Походе, замараются все. Войну без магии не выиграть, это очевидно, но выиграют ли ее с магией? Если прикончивший Ореста седой колдун поможет Оргонде, святые отцы окажутся в большой и глубокой луже. Если же на конклаве возобладают здравомыслящие, трусливые и те, кому не заплатили, под Архипастырем затрещит пол, а главный закон интриги требует появиться вовремя и завладеть всем. Анатолий должен быть свергнут чужими руками. Пусть претенденты на посох вцепятся друг другу в глотки, и тогда кто-то (потом решим, кто!) назовет ее имя.
Ехать в
Илларион был соперником, не имеющим слабых мест. По крайней мере, Ее Иносенсия про таковые ничего не знала. Бекко, и тот оказался бессилен, хотя, возможно, он ищет истину не в Храме, а под юбкой у наперсницы королевы.
Кто б подумал, что Мария прыгнет в постель мирийского авантюриста, но он ею вроде бы доволен. Ре Бейре для полноты жизни нужны богиня и подстилка, так ему проще... Анастазия погасила улыбку – она права, что допускает прознатчика только к руке, да и то не каждый раз. Бекко не привык отступать, он будет добиваться своего годами. Пусть добивается, а Марии полезно поучиться – за полгода мириец наставит перезревшую девственницу на путь истинный не хуже сигноры Жизели, это может пригодиться... Но зачем все же Иллариона понесло в Кантиску?
Предстоятель ордена антонианцев – высокий, строгий и красивый – восседал в своем кресле неподвижно, как статуя. Анастазия не сомневалась, что Его Высокопреосвященство продлевает свою молодость весьма сомнительным способом, ибо грешила тем же. Впрочем, мужчины наверняка это проделывают иначе.
С годами Илларион все сильнее походит на изображение своего любимого Кастигатора, но это уже перебор. Анастазия прекрасно знала, как стать точным подобием Святой, но отказываться от своего лица опасно. Неужели Илларион настолько глуп? Хотя великий разум и великая глупость зачастую гуляют рука об руку.
Двери распахнулись, и к своему месту прошествовал Архипастырь. А вот этот глуп без всякого «по-видимому». Глуп, жаден и труслив. Старается казаться невозмутимым, но рядом с Илларионом он, что помойная ворона рядом с морским орлом. Да, с антонианцем нужно кончать, если уж ей в голову приходят такие сравнения, что тогда думают другие?!
Анатолий прочитал короткую молитву, и действо покатилось по накатанной колее. Анастазия слушала вполуха, следя за не ко времени проснувшейся рыжей бабочкой, устраивавшейся на руке нарисованного святого Эрасти. Ифранский кардинал Маврикий клеймил ересь и требовал объявить Святой Поход против Оргонды и Мирии. Фотий налегал на то, что эландцы преступили запрет и пустили в ход порох, арцийский Клавдий, получивший очередную взятку, поддерживал Маврикия, хотя ему бы как раз следовало молчать. Если Церковь увязнет в Оргонде, Пьеру будет труднее справляться с северянами.
В свое время Конклав попался на удочку Жоржа Мальвани, вырвавшего себе кардинальскую мантию в обмен на отказ от звания пастыря Арции. Теперь пастырь Гвары и Набота покажет себя во всей красе, но Клавдий этого не понимает. Мирийский Эпоминонд умнее, он не хочет вторжения на остров и правильно делает. Кстати, вторгаться в Мирию нужно через Жасминный пролив. Кардинал Фотий не боится встретить там еще одну эландскую эскадру.
Анастазия была не слишком сильна в воинской науке, но ее знаний вполне хватало, чтобы понять – если Кер-Рене взялся за дело всерьез, о войне на море можно забыть. Впрочем, эландская пехота, как, бишь, ее? – ах да, «Черная волна» – даст фору кому угодно. Их не так уж и много, но со счетов не сбросить. Оргонду лучше оставить в покое, а Жоселин намекнуть, что с Мальвани следует помириться. У Тигра нет ни средств, ни людей, чтоб продолжать драку, он согласится на мир, а потом – потом можно заняться им и Мартой. Разумеется, чужими руками. Это – единственный выход, но кое-кто этого не понимает. Воистину жадность – сестра глупости, а глупость – мать поражения.
– Желает ли кто-то из почтенных собратьев задать вопрос? – произнес голосом подкупленного судьи Архипастырь.
Вверх поднялась очень бледная рука, вспыхнул лиловым пламенем аметистовый перстень.
– Его Высокопреосвященство Илларион!
– Я прошу ответить Его Преосвященство Фотия, как могло случиться, что эландские еретики смогли использовать проклятое зелье? Насколько я понимаю, между нападением и гибелью последнего из ваших кораблей прошло довольно много времени, почему не был нанесен ответный удар? Кроме того, хотелось бы знать, отчего многие из дарнийских кораблей уцелели, в то время как суда наших братьев оказались на дне морском?
– Еретики поступили подло и коварно, – амброзианец, видимо, ожидал подобного вопроса, – они подкрались под покровом темноты и ударили из сотен пушек. Они знали о заклятии, взрывающем порох на расстоянии, и дали один-единственный залп, после чего пустили в ход зажигательные суда и перешли к абордажному бою.
– Насколько мне известно, возлюбленный брат, одного залпа мало, чтоб уничтожить эскадру, подобную вашей. До меня дошли слухи, что корабли тех, кто призван блюсти церковные запреты, погибли потому, что именно еретики пустили в ход заклятие.
Наши корабли были осквернены тем, что несли на борту проклятое зелье, и нашли закономерную кончину на дне морском. Спасенные еретиками моряки, переданные дарнийцам, это подтверждают. Дарнийские же корабли, равно как и немногочисленные оргондские, были чисты и потому пострадали меньше. Так ли это?
Антонианец все же непостижимый человек! Всем известно, что запреты накладываются не на пастырей, а на паству. Другое дело, что, играя с порохом, следует соблюдать осторожность. Эландцы эландцами, но взорвать эскадру Фотия запросто мог тот же седой, хотя почему «мог бы»? Возможно, именно он это и сделал. Для этого на эландской эскадре находиться незачем, все можно проделать с берега.
– Возлюбленный брат полагает, – эллскому кардиналу в данном споре сам святой Никодим велел изображать беспристрастие, – что Его Высокопреосвященство Фотий допустил некоторую, гм, ошибку в обращении с запрещенным оружием?
– Не ошибку, но преступление перед Триединым и Церковью нашей Единой и Единственной. Сказано, что один пастырь, не блюдущий слова божия, опаснее сотни еретиков, как бешеный пес опаснее волчьей стаи. Я полагаю неверным выдвигать обвинения против Оргондской короны. Не ими был нарушен мир, не они применили проклятое зелье.