Башня. Новый Ковчег 3
Шрифт:
— Что читаешь?
Кирилл вздрогнул и чуть не выронил книгу. Прямо перед ним стоял Литвинов. Подкрался, как всегда, бесшумно и теперь сверлил его насмешливым взглядом.
Первым желанием было сбежать, его Кир подавил в себе сразу, как недостойное. Потом захотелось огрызнуться, что он обычно и делал, когда Литвинов приставал к нему со всякими дурацкими подколками. Бросить что-то вроде «не ваше дело», и пусть говорит, что хочет — плевать.
Но вместо этого он, неожиданно для себя, прикрыл книгу, показывая ему название, отпечатанное на обложке.
— Даже так? — усмехнулся Литвинов, и Кир приготовился услышать очередную
— А ведь я сам этой книгой в детстве зачитывался. И Пашка тоже… Мы с ним часто её обсуждали, спорили, — проговорил он, и зелёные кошачьи глаза его немного затуманились, словно Борис Андреевич сейчас смотрел не перед собой, а заглядывал внутрь себя.
— Спорили? — переспросил Кир и тут же испугался, что Борис Андреевич снова начнёт издеваться, смеяться над ним, но Литвинов ничего такого делать не стал.
— Ну да, спорили, — подтвердил он и улыбнулся, не как обычно, а тепло и немного печально. — До хрипоты орали, кто из нас больше похож на главного героя. Даже подрались однажды, нам тогда лет по двенадцать было.
— И кто победил? — заворожённо спросил Кир, силясь представить себе, как маленькие Савельев и Литвинов дубасят друг друга.
— Никто. Анна нас разогнала. Сказала, что мы оба дураки и на главного героя никак не тянем, потому что он бы так глупо себя вести не стал. А потом, позже, как-то сказала мне, что Санька Григорьев — это, конечно же, Пашка Савельев. Я помню тогда сильно обиделся. На неё, на Пашку тоже. Весь остаток дня на них дулся. Потом простил, конечно.
Такое сравнение не очень-то понравилось Киру. Какой из Савельева Санька Григорьев? Савельев уже старый, важный, при власти, даже сейчас, скрывающийся и мёртвый для всех — всё равно при власти. А Санька Григорьев, он молодой, смелый, как Кир. Савельев уж, скорее, дядя главной героини, который терпеть не может Саньку, потому что тот, как и сам Кир, отщепенец в его глазах.
Но с другой стороны… Павел Григорьевич тоже когда-то был молодым. И Литвинов, и Анна Константиновна. Кир попытался себе представить их своими ровесниками и не смог. Он недоверчиво взглянул на Литвинова.
— Что? — тот поймал его взгляд, понял, ухмыльнулся. — Думаешь, какие из нас с Павлом герои? Старыми нас считаешь? Да не мотай головой, вижу, что считаешь. Это нормально. Я сам в твои годы, думал, что после тридцати жизни нет, а уж сорок — и вовсе край. Что сорок, что шестьдесят — глубокая старость. Ты потом поймёшь, что это не совсем так.
— А почему вы хотели походить на героя? На Саньку? — внезапно выпалил Кир. Почувствовал, как опять внутри поднимается его привычная ершистость. Киру казалось, что его переживания — единственные в своем роде. И что писатель писал именно про него и ни про кого больше. А оказывается, давным-давно ещё двое мальчишек ощущали что-то похожее. — Ну, вы же…
Кир смешался и уже пожалел, что влез со своим дурацким, глупым вопросом, но Литвинов снова его удивил.
— А ты думаешь, ты один такой уникальный? — в голосе Бориса Андреевича опять зазвучала насмешка, хотя уже и немного другая, не такая обидная, как раньше. — Что никто до тебя такого не чувствовал? Поверь мне, этой книгой зачитывались даже не сотни и тысячи, а миллионы таких мальчишек, как ты. Ещё давно, до потопа зачитывались. И каждый был уверен, что это про него. И ни про кого другого.
Литвинов задумался на минуту, а потом продолжил.
— Знаешь, почему я тогда простил Пашку? Потому что даже тогда понимал, что Санька Григорьев — это он. Да не смотри ты так, Кирилл. Понимаю, тебе сложно сейчас это представить, но… Вот скажи мне, что главное в нём, в этом Григорьеве?
— Ну, — Кир замялся, чувствовать-то он чувствовал, но сформулировать ему было трудно. — Он смелый. Поставил себе цель и добивается её. Несмотря ни на что.
— Ну да, так я и думал, — Борис Андреевич снова усмехнулся. — Бороться и искать, найти и не сдаваться. Вот и я, как и ты, когда-то полагал, что главное — дерзость, целеустремлённость, сила духа. А уж в этом, как мне казалось, я точно смогу, если не обойти Савельева, то поспорить с ним на равных. Но главное, Кирилл, оказалось не это. Я понял, но позже, намного позже. А вот Анна, она уже тогда всё понимала. Женщины они, вообще, знаешь, иногда мудрее нас, что ли.
— И что же главное? — Кир тоже не совсем понимал, что не так, совсем как юный Литвинов.
— А вот скажи мне, Кирилл, зачем капитан, отец Кати Татариновой, отправился в экспедицию?
— Ясно зачем. Хотел новые земли открыть, подвиг совершить.
— А для чего он их хотел открыть, те земли? Чтобы прославиться? Разбогатеть? Забрать их себе и там править?
Кир пожал плечами.
— Нет, Кирилл. Не для этого. Он для людей это хотел сделать. Понимаешь? Или вот Санька Григорьев. Он почему так долго разыскивал следы той экспедиции? Чтобы что? Доказать всем свою правоту? Пнуть своих врагов?
— А разве нет?
— В том-то и дело, что не совсем, Кирилл. Не совсем… Это всё про личные желания и амбиции. Но на одном этом героем не станешь. Можно прославиться, разбогатеть, получить власть и ещё что-то. Но герой — это про другое. Вот что такое подвиг? Ввязаться в драку и всех победить? Добиться того, чего другие не смогли?
Кир кивнул, неуверенно кивнул, уже понимая, что вопрос этот с подвохом, и что всё совсем не так просто, как кажется.
— Подвиг, Кирилл — это всегда про жертву. Точнее, про самопожертвование. Подвиг нельзя совершить для себя и своих хотелок, понимаешь? Подвиг — всегда для других, ради других. Ради своих друзей, ради любимой женщины, да просто ради людей. И жертвовать иногда приходится многим и не только жизнью, а ещё чем-то, что намного важнее, чем жизнь. Вот Пашка, то есть, Павел Григорьевич, он из такой породы.
— А вы нет? — брякнул Кир и тут же сам испугался. Сейчас Литвинов разозлится и начнётся…
— Я? — Литвинов не разозлился. Только слегка помрачнел. — Я, Кирилл, немного не так всё понимал. Я-то как раз был из тех, кто для себя в основном. Но это… Это, парень, уже совсем другой разговор.
Литвинов резво соскочил с банкетки и стал расхаживать по коридору, туда, обратно, заложив руки за спину. Потом остановился в нескольких метрах от Кира, повернулся. В тусклом свете коридора было не понять, какие эмоции отражаются на лице Бориса Андреевича — прыгают ли в зелени глаз наглые чертенята, или напротив Литвинов серьёзен и строг.