Башня. Новый Ковчег 5

Букреева Евгения

Павел Савельев был достаточно умён, чтобы это понимать. И всё равно он его протолкнул, тот закон.

Сейчас уже забылось, что предшествовало принятию таких бесчеловечных мер, даже он, Иосиф Давыдович, не то, чтобы забыл, но затолкнул свои воспоминания подальше, потому что уж очень неудобными они были, эти воспоминания. Озабоченный вопросами гуманности и этичности, он предпочитал не думать, что на нижних этажах Башни стало плохо и с работой, и, что хуже всего, с продуктами — после аварии на Северной станции не хватало энергии на поддержание ферм и аграрных плантаций, не хватало воды, пресной воды, потому для работы опреснительных установок тоже нужна была энергия, она вообще много для чего

была нужна. Он забыл голодные глазёнки детишек (Иосиф Давыдович ушёл из школы буквально за несколько месяцев до Закона), когда водил их в столовую — еда была скудной, но для многих этих детей школьный интернат стал поистине спасением, здесь кормили, пусть плохо, но бесплатно и вообще кормили, тогда как дома есть было нечего, родители сидели без работы и денег.

Он всё это забыл. Или предпочитал об этом не думать. А вот Павел — думал.

Нет, не о конкретных детях, и даже не о своей дочери (Иосиф Давыдович помнил смешную рыжую девочку с серыми как у Паши глазами — её к нему приводила Аня), и не о себе самом — Павел думал обо всех, не просто о людях, как таковых, а о человечестве в целом, на меньшее Павел Савельев был не способен. И потому в его отчаянном шаге было самопожертвование, хотя на первый взгляд и казалось, что жертвовал он другими. Но это только на первый взгляд. Тем более, что вскоре по Башне поползли слухи про странную смерть жены Савельева и его маленького сына. Кто-то злорадно отмечал, что это — божья кара, наказание, и так ему, Савельеву, и надо. Кто-то задыхался от ненависти — надо же, какой упырь, даже своих близких не пожалел, ничего святого у человека. А сам Иосиф Давыдович понимал… думал, что понимает.

Он пытался затеять разговор с Анной на эту тему, узнать что-то. Но Анна, как только Иосиф Давыдович пытался повернуть их беседу к тем событиям, тут же переводила разговор на другое или убегала, ссылаясь на дела. Он слишком хорошо знал эту девочку — а для него эта взрослая и строгая женщина по-прежнему оставалась девочкой, — чтобы не видеть, какую боль ей причиняют его неуклюжие разговоры, поэтому вскоре оставил любые попытки что-либо узнать. И так было понятно, что между его любимцами, Пашкой и Аней, что-то произошло. Надо было быть слепым, чтобы этого не заметить, а он слепым не был.

С самого начала Иосиф Давыдович видел их отношение друг к другу. Он, к тому времени, опытный педагог, уже научился определять это чувство, чистое, светлое, едва зарождающееся. Не тот понятный интерес к противоположному полу, обусловленный пубертатом и бушующими гормонами, а родство душ, основанное на глубоком понимании человека. Это было редкое чувство, но иногда оно возникало у его подросших учеников, и Иосиф Давыдович умел его угадывать, он словно видел свет, укутывавший пару, даже если сама пара ещё ничего не замечала.

Паша Савельев и Аня Брегман были из таких, не замечающих. Точнее, Анна, кажется, догадывалась, девушки вообще более чуткие. А Паша… ему не то, что было это не дано, скорее, требовалось время, чтобы понять. Или какой-то толчок. Иосиф Давыдович видел, как страдает юная Аня, как держит всё в себе. Он расстраивался, и даже мелькали мысли поговорить с Пашкой. Но он не считал себя вправе вмешиваться и мог только надеяться, что однажды, когда они повзрослеют…

Увы, его надежды не оправдались. Павел женился на другой, кажется на младшей сестре Анны. Его даже звали на свадьбу. Иосиф Давыдович не пошёл, сославшись на недомогание. Он и вправду с возрастом постоянно ощущал то одно, то другое, здоровье оставляло желать лучшего, возраст, от него не сбежишь. Но дело было не в том, что он плохо себя чувствовал. Ему не хотелось видеть страдания Ани Бергман. А он почему-то был уверен, что эта свадьба для неё станет чем-то вроде Голгофы.

Что ж, бывает и так… не всегда жизнь идёт по идеальному сценарию. Но всё-таки Иосифу Давыдовичу было жаль этих двоих. Которые, по его мнению, были предназначены друг другу, но по каким-то непонятным причинам, так этого и не поняли.

Внезапно тишина их отделения, в котором доживали своей век такие же одинокие старики, как он, разорвалась. Он услышал голос Ирины Александровны, старшей медсестры, она отдавала какие-то распоряжения, и другие голоса — мужские, незнакомые.

Иосиф Давыдович сел, спустил ноги на пол и прислушался.

Последнее время его не покидала странная тревога, да и не только его одного. И дело было не в том, что больница опустела, тут как раз всё было понятно — в больнице шёл ремонт, пациентов и основной медперсонал раскидали по другим этажам, — тревога висела в воздухе, читалась на лицах дежурных медсестёр, проскальзывала в нечаянных словах Ирины Александровны, иногда что-то странное промелькивало в репликах рабочих, которые временами заглядывали к ним. Иосиф Давыдович слишком долго жил на этом свете, чтобы не распознать, что от них что-то скрывают. Но вот что?

Пытливая Софья Андреевна замучила всех вопросами и добывала по крупицам информацию, из которой Иосиф Давыдович сделал вывод, что происходит что-то нехорошее. Он слушал рассказы Софьи Андреевны, изобилующие витиеватыми подробностями, и пытался вычислить — где плод её фантазии, а где правда. И не мог. Некоторые вещи, которые Софья Андреевна вываливала на него, были абсурдны, некоторые смешны, но даже за тем, что вызывало смех и недоумённую улыбку, отчётливо проступал страх, который Иосиф Давыдович всеми силами старался гнать прочь. Да и то, что Анны и её верной Катюши он не видел уже дней десять, а то и больше, сильно настораживало.

В палату заглянула Ирина Александровна. За её спиной маячили мужчины в рабочих комбинезонах.

— Иосиф Давыдович, как вы себя чувствуете? — старшая медсестра была явно взволнованна.

— Спасибо, Ирина Александровна, ничего, — ответил он, вглядываясь в её лицо. — Что-то случилось?

— А? Да нет, ничего не случилось, — она отвела глаза, заюлила. — Ничего такого… просто, ремонт у нас тут, — она кивнула головой в сторону стоящего за ней мужчины, и тот с готовностью пробурчал что-то. Иосиф Давыдович не расслышал. — В общем, вы, главное, не волнуйтесь. Надо просто перебраться на какое-то время в другое место. Из-за ремонта. Да.

— Куда перебраться?

— Да тут недалеко. Вы пока собирайтесь потихоньку, вещи какие, сейчас девочки подойдут, помогут. Что надо на первое время, гигиенические принадлежности, смену белья. Это ненадолго, Иосиф Давыдович.

Ирина Александровна виновато улыбнулась и вышла. В отделении раздавались чьи-то возгласы, где-то заплакала старушка, Иосифу Давыдовичу показалось, что это была Тамара Яковлевна, та чуть что — сразу начинала впадать в панику. По коридору мимо его палаты пробегали какие-то люди. Заглянула Наташа, медсестричка, положила перед ним пустой пластиковый пакет.

— Это для вещей, — пояснила она. — Вы подумайте, что хотите взять. Или, может, вам помочь?

— Нет, Наташенька, не надо, я сам. Мне тут и собирать нечего. А что случилось?

Он не сдержался, спросил. Наташа тут же спрятала глаза, пробормотала что-то невразумительное, опять про ремонт и про то, что это всё временно, и убежала, не закончив предложения, оставив на тумбочке пустой пакет, куда ему надлежало упаковать свои пожитки.

И тогда он всё понял. Закон, который приостановили не так давно, после чего их перевели на легальное положение, видимо, снова вступает в силу. Наверно, что-то пошло не так. А он-то, старый дурак. Обрадовался раньше времени…