Бастард: Сын короля Ричарда
Шрифт:
— Перестроиться! — крикнул Ричард — Пехоту вперед!
Прежде чем место убитого занял солдат из второго ряда, — а через медленно падающее тело еще надо переступить, это требует времени, — Дик смог рубануть его соседа и тем спас жизнь замешкавшемуся Роберту. Тычок копья должен был прийтись точно в живот, над лукой, но мессинец не успел вложить в удар всю свою силу, весь свой вес. Дик попал ему в шею, подтянул поводья на себя, чем заставил коня попятиться еще немного и прянуть вбок — чтоб английские пехотинцы смогли протиснуться меж рыцарями. Один из них, благо ростового щита при нем не имелось, поднырнул под брюхо коня корнуоллца, ловко избежал бьющих копыт
Краем глаза молодой рыцарь продолжал следить за действиями своего сюзерена. Нет, ничего, он держится во втором или третьем ряду, хоть и в гуще боя, но не в самом опасном положении. Бой постепенно переместился из ворот на мост, и тут рыцари почувствовали недовольство короля. Он хмурился, жег тяжелым взглядом спины тех, кто пятился, и Роберт Бретейль, распоряжавшийся конными, приказал идти вперед. Щитоносцы все напирали, конница подталкивала свою пехоту в спины, и на середине моста образовалась дикая, кровавая толчея. Теперь люди летели в воду не оттого, что хотели попытаться выбраться из боя хотя бы так, а потому, что нога уже не удерживалась на краю. Солдаты, стиснутые со всех сторон, ворочались глухо и медленно, как сунувшаяся в бобровую нору борзая.
— Вперед! — раздраженно крикнул король. Конница поднажала, и пехотинцы посыпались в ров, как спелые яблоки с дерева, которое как следует тряхнули. Одно было хорошо — как только щитники выбрались из города, с башни перестали кидать камни, боясь попасть в своих. Но продвинуться хоть на шаг к воротам не удавалось. Роберт из Саблайля оглянулся на государя, становящегося все более и более мрачным, перехватил свое короткое (сравнительно, конечно) копье и метнул его вверх. Хоть и короткое, но тяжелое, оно по крутой дуге перепорхнуло через головы английских солдат и раскололо шлем мессинца, который прикрывался щитом только спереди, но не сверху. Сицилиец повалился на впередистоящего.
Образовавшаяся брешь существовала недолго, в нее тут же ворвались англичане. Они не были обременены тяжелыми щитами, поэтому оказались значительно подвижней мессинских пехотинцев. А в сражении с тяжелой пехотой самое трудное — сделать первый шаг.
Главное то, что он был все-таки сделан.
Дик перехватил меч, покрутил его, чтоб размять кисть, и пустил коня вперед. Свой изрубленный щит он выбросил, а рукоять клинка теперь придерживал левой рукой. Его мерин, находясь в крайне раздраженном состоянии, схватил зубами волосы ближайшего солдата, должно быть, потерявшего шлем, и, нагнувшись, хозяин шлепнул лошадь по морде. Конь недовольно фыркнул. Разозленные англичане дрались яростно уже не потому, что так приказал король, а потому, что закончилось терпение. Мессинцы, с которыми в других обстоятельствах почти любой из них с удовольствием бы пил вино или пиво, действительно стали их врагами.
Продвигаясь когда на шаг, когда на два, воины Ричарда вытеснили щитоносцев с моста и, прижав их к воротам, прикрытым расторопными горожанами, перебили всех. К оставшимся в живых англичанам присоединились все те, кто смог выбраться из рва. Кто-то очень быстрый и сообразительный успел усадить меж двух воротных створок тяжелую булаву, острия железного ежа заклинили их, дав время покончить с мессинскими солдатами. Горожане, не умевшие толком обращаться с воротами, после нескольких попыток вытолкнуть булаву или втащить ее внутрь решили, что щель, которая образовалась в результате, слишком мала, чтоб помешать наложить засов. Вдесятером они взялись тяжеленный брус, с пятой попытки умудрились поднять его и даже подтащить к воротам, но обнаружили,
Этого времени англичанам хватило с лихвой. Они распахнули створки, сшибли с ног горожан, руки которых были заняты брусом, и перебили всех. Впрочем, даже закрой они эти ворота благополучно, оставалось еще двое, которые никто не собирался закрывать. Дик, подумавший об этом, подивился бессмысленности дела, за которое эти десятеро отдали жизнь.
Он повернулся к Роберту:
— Ты уверен, что другие ворота открыты?
— Да. Мне об этом крикнул Вильгельм из Улера. Он видел.
— Так что же мы ломились сюда? — задал он законный вопрос.
— Потому что там то же самое. Правда, только для нас.
— Как это?
— Вилли сказал, что французов мессинцы пропускали.
— Вот интересно… — пробормотал Дик, ожидая, когда король, распоряжавшийся в воротах, отправится дальше. — Вилли уверен, что это именно так?
— Уверен. Только не называй его Вилли. По крайней мере, в глаза.
— Уэбо! — сердито окликнул король. И ткнул пальцем, указывая, куда именно следует пристроиться его коню. Дик повиновался. — Этот город скоро будет моим…
— Он уже ваш, государь, — ответил молодой рыцарь, отлично понимавший, что Мессина слишком слаба, чтобы сопротивляться ворвавшимся за кольцо стен англичанам.
Сказанное почему-то очень понравилось Ричарду. Английский король благосклонно кивнул головой, на миг задумался, схватился за свою золотую цепь и рванул. Хоть и сделанное добротно, украшение не выдержало. Правитель скомкал перекореженную цепь и сунул ее телохранителю.
— Держи. А вечером получишь еще пятьдесят золотых ливров. — Английский властитель по привычке расплачивался французским золотом.
— Государь…
— Ты хорошо служишь мне. Тех, кто мне служит, я награждаю. И хватит об этом.
Молодой рыцарь не стал спорить и спрятал золотое украшение за пазуху.
Бой продолжился на улицах города. Дик держался рядом с королем, и его величество, словно в самом деле наслаждаясь зрелищем, которое разворачивалось перед глазами, не спешил уезжать. Его конь весело постукивал копытами по булыжнику — он привык не реагировать ни на запах крови и железа, ни на крики и стоны. Корнуоллцу вдруг почудилось, что в словах старого друида была какая-то правда. Постоянно пользоваться вторым зрением оказалось непросто, но, лишь чуть напрягшись, он заметил, как дрожит реальность, как по ней идет рябь, словно по воде, тревожимой ветром, и тянется к английскому государю. Конечно, сама реальность колебаться не могла, это корнуоллец усвоил еще в Озерном крае, дрожь проходила по силе, пронизывающей мир, как волотая нить — драгоценную парчу.
Обилие силы ошеломило молодого рыцаря. К тому же ее расцвечивали два основных оттенка — серо-черный и красно-пепельный, пахнувшие смертью. Король на своем жеребце казался Дику несокрушимой глыбой благородного мрамора, и энергия наполняла его с избытком. Корнуоллцу подумалось, что с такой накопленной мощью ему удалось бы сделать очень многое, даже, пожалуй, раскрыть врата меж мирами, вернуть Серпиану на родину и отвоевать ее наследство… Что за глупости, сила, поглощенная королем, — заемная, принадлежит она смерти, и касаться ее, должно быть, слишком опасное развлечение. Молодому рыцарю, не знавшему наверняка, показалось, что втягивать энергию умирающих — верный способ загубить в себе что-то важное. Может быть, об этом упоминал старик-друид? И сам Далхан, говоря о Ричарде, обронил, что король "давно уже стал нашим в душе, а это само по себе не так ценно"…