Бастард: Сын короля Ричарда

Ковальчук Игорь

Святой отец не был слеп, но и глуп он также не был. Спорить с королем? Ну нет…

— А… Что мне написать о погибших мессинцах? — осторожно спросил Говеден.

Ричард с гордостью поглядел на наваленную груду тел — она являлась верным свидетельством доблести и силы его воинства. Но… Государь вспомнил то, что ему говорили об умиротворении захваченных городов. Каким правителем лучше представить себя — великодушным и мягким или жестким и непреклонным? Какой король вызовет восхищение потомков?

Духовник все болтает ему о милосердии. Да, летописец-то тоже священник! Значит, решено.

— Пиши! — решительно приказал государь. — "Из мессинцев никто не погиб". Или

нет. Вообще ничего не пиши об этом. Ясно?

— Да, государь, — согласился перепуганный священник, глядя на тела горожан, которые десятеро английских солдат грузили на подводы. Было похоже, что и дюжины больших подвод не хватит, чтоб вывезти всех убитых сицилийцев.

Король удовлетворенно кивнул и неспешно поехал к магистрату и главному городскому собору, где его ждали сановники. Дик задержался возле священника, в растерянности рассматривающего записи, которые сделал. На молодого рыцаря он поднял глаза, круглые от отчаяния.

— Но как же я напишу так? Это же неправда!

— Тогда напишите правду, святой отец, — предложил корнуоллец.

— Как же это возможно? Ведь король приказал… Я сам вижу, сколько людей погибло… Как же быть? — Рожер Говеден схватился за голову, и его тонзура побагровела.

— Тогда просто обойдите этот вопрос, святой отец. Не пишите о том, сколько людей погибло.

— Но его величество продиктовал мне…

— Тогда измените фразу. Добавьте что-нибудь подходящее. — Дику было жаль священника, хотя никакого уважения к нему он не испытывал. — Например: "в числе прочих погибли пятеро рыцарей…". Или так: "Я сам видел, как погибли пятеро рыцарей…" Ну что-нибудь вроде этого.

Говеден поднял посветлевшее лицо и несколько мгновений смотрел на собеседника.

— Благослови тебя Бог, сын мой, — с облегчением произнес он, поднял руку и осенил молодого рыцаря крестом, знаком благословения. — Именно так я и сделаю. Иди с миром.

Корнуоллец толкнул коня пятками и поехал следом за королем.

Разговор у магистрата с перепуганными сановниками получился тягостный. Король Ричард нисколько не сдерживал себя, он орал и грозил, хотя настоящая ярость, выплеснутая в бою, его уже оставила. Гнев его величества носил скорее назидательный характер, но мессинские богачи от страха вжимали головы в плечи. Конечно, не все — Иордан Пинский, и прежде бравший инициативу в свои руки, попытался убедить короля, что слуги Танкреда здесь ни при чем и бунт затеяли "худые" горожане — те, что победнее. Вглядываясь в умные глаза де Пина, Дик уверился в том, что сказанное им, конечно, правда, но далеко не вся. Известное почти всем, то, что бой начался с банальной ссоры торговки и солдата, не желавшего платить, дружно замалчивали.

Сперва доводов Иордана не слушали, потом, когда английский государь слегка устал кричать и убедился, что достаточно напугал сановников, он все-таки выслушал их, сделал вид, что допускает подобную возможность, и предложил представить ему зачинщиков. Мессинцы заверили, что немедленно это сделают.

Приведенный молодой мужчина в рваной куртке и грязных повязках, прикрывающих руки, был, видимо, серьезно ранен, бледен, но тем не менее накрепко связан. На английского короля он смотрел с ненавистью, в которой корнуоллец ни на миг не заподозрил притворства. Да и правильно: кто будет притворяться в угоду кому бы то ни было, если рискует при этом головой? Лицо у пленника-итальянца было выразительное, а блеск в глазах — фанатичный.

Он и в самом деле мог быть зачинщиком, за такими люди охотно идут. Правда, недолго.

Ричард взглянул на приведенного молодого человека с брезгливостью всегда хорошо одетого аристократа.

—

Вот этот начал бунт?

— Да, государь. Именно он произносил изменнические речи, призывал к тому, чтоб выкинуть английские войска из Мессины.

— Кто он такой?

— Кузнец.

— Мастер?

— Нет. Работник.

Молодой парень рванулся в сдерживающих его руках и с исказившимися от ярости чертами стал выкрикивать в лицо королю длинные итальянские фразы, которых государь все равно понять не мог. Судя по интонации и тому единственному слову, которое Дик понял из его речи, ругани было значительно больше, чем фраз, способных донести какую-нибудь информацию. "Maledezione! — завопил молодой сицилиец, словно обезумев. — Maledezione!" Последовавших слов корнуоллец не понял. Он рассматривал рвущегося ремесленника с долей уважения, но и с тяжестью на сердце. Именно так дьявол и играет благими побуждениями человеческой души — юноша действовал из благих побуждений, с благими устремлениями, а результатом стала бойня. Теперь оставшиеся в живых будут долго голодать, выплачивая королю возмещение за эту неразбериху.

— Что он говорит? — заинтересовался Ричард. В глазах его зажегся опасный огонек, и, будь Дик на месте бунтовщика, он бы замолчал.

Иордан Пинский смутился:

— Государь, это…

— Переведи мне. Я хочу знать. Ну!

— Он говорит, что вы — исчадие ада, ваше величество, что вы — страшное существо и не человек. Он безумен.

— Почему же? — Король подошел к пленнику, и тот вдруг замолчал, будто ошеломленный. Плантагенет рассматривал его в упор. — Он совершенно прав. Я не человек. Я — король.

Должно быть, молодой сицилиец понял сказанное, потому что он переменился в лице произнес что-то невольно дрогнувшим голосом.

— Что он сказал?

— Coeur de lion, — ответил Иордан. — Он сказал "Львиное сердце". Он сказал, что у вас в груди не человеческое, а львиное сердце.

На корнуоллца, стоявшего неподвижно, дохнуло холодком, и в зале словно бы даже потемнело. Но лицо короля Английского озарилось довольной улыбкой.

— Что ж, я с благодарностью приму столь достойное прозвание, — высокопарно сказал он. Несмотря ни на что, опасный огонек в его глазах не погас. Пожалуй, он вспыхнул с новой силой. — И отплачу достойно. Увести его. — Молодого сицилийца выволокли из залы. — Что ж, вероятно, ваши слова справедливы. Но за горожан несет ответственность магистрат, не так ли?

Молодой рыцарь позволил себе незаметно усмехнуться. Теперь разговор пойдет по накатанной колее, и оскорбление, нанесенное английскому государю, в который раз будет измерено в золоте и серебре. Мессинские богачи, судя по их лицам, уже заранее смирились с этим, решив, что дешевле откупиться, чем отвечать своими головами. Кроме того, при грабеже солдаты нахватают себе больше. Они только подсчитывали, сколько следует предложить, чтоб не обидеть ни Ричарда, ни свои кошельки, — этот Плантагенет уже обошелся им в приличную сумму, в большую, чем, скажем, Филипп-Август.

Но долгий и беспокойный день на этом отнюдь не закончился. К вечеру в магистрат явился Эд де Шалон, посланец короля Франции, и с первых же его слов стало ясно: теперь на очереди ссора Ричарда с Филиппом. Злые огоньки в глазах сына Генриха II лучше любого свидетельства доказывали, что Плантагенету прекрасно известны слухи, гуляющие по Мессине и лагерю английских солдат. Не один и не два человека видели, как подданные французского государя разгуливали по городу, не вступая в бой, их никто не трогал, на их глазах умирали союзники — и ничего. По мнению короля Английского, это было то же предательство.