Батумский связной
Шрифт:
– О, вы не понимаете! В таком деле все имеет значение! Прежде всего давайте выберем вашу национальность.
– Что?
– Ну, кем вы хотите быть: грузином, аджарцем, турком, итальянским коммерсантом… греком, наконец?
– Видите ли, в чем дело, – Борис не ожидал такой постановки вопроса и несколько растерялся, – вряд ли я похож на грузина, сами вы только что заметили, что я блондин.
– Вот если бы вы были рыжий, – мечтательно протянул человечек, – я сделал бы из вас распрелестного армянина… но, знаете, в Грузии лучше не
– Я, уж простите, ни по-турецки, ни по-итальянски не говорю, – прервал его Борис. – Так что давайте сделаем меня русским. И фамилию какую-нибудь попроще…
– Вот это вы правильно! – обрадовался человечек. – Никаких знаменитых фамилий, Голицыных там или Юсуповых. А то некоторых гордыня обуревает, заказывают такое! На иного клиента смотришь – ну жулик жуликом, а туда же – Юсупов!
Выбрали фамилию Расплюев. Зеленковский крикнул мальчишку и велел ему отнести все данные Карлу Ивановичу.
– Вы не сомневайтесь, Карл Иванович – это талант, каллиграф отменнейший! Все сделает как надо, а вы, может быть, пока желаете сняться на память?
– Спасибо, не стоит.
– Может быть, вы желаете сняться в костюме, который носил сам Зелимхан, известнейший из самых страшных кавказских разбойников?.. Вы не желаете? Напрасно! Вы, может быть, сомневаетесь, что этот костюм был на нем? Так я даю вам честное слово комиссионера, что это правда!
– Позвольте, – удивленно проговорил Борис, – какой же вы комиссионер, ведь вы фотограф, это не считая другой вашей профессии…
Человечек опять испуганно замахал руками:
– О той, второй, – ни слова!.. Я был в Польше комиссионером, стал беженцем, а беженец может стать кем угодно! Я лично знал одного беженца, который на родине был клоуном, а в Петрограде стал кучером на катафалке. Веселенькая профессия! Как раз наоборот вышло… Я никогда в жизни не имел своей фотографической карточки, теперь, когда судьба забросила меня на Кавказ, я купил по случаю эту крошечную фотографию и, работая с мальчишкой-ретушером, имею себя в двадцати позах! Вы, может быть, хотите сняться на набережной на фоне «Франца-Фердинанда»? Он как раз только что пришел из Константинополя.
– Нет, не хочу, – улыбаясь, сказал Борис.
– Напрасно… Верьте мне, жалеть будете. Белоснежный красавец пароход, синее море… Вы сам – мужчина интересный, так что дамы от такой вашей фотографии окончательно потеряют голову.
– Благодарю вас, нет желания.
Зеленковский вздохнул, прикрыл верхнюю губу нижней, насколько мог, потом еще раз вздохнул и сказал:
– Если не желаете на набережной, то снимитесь в горах.
– Благодарю вас, не стоит.
– Я, если желаете, поставлю за вашей спиной Арарат, у меня есть картонный. Вы не сомневайтесь, я сам писал его с натуры, когда был в Армении… это очень легко… вы напрасно сомневаетесь… Вы берете кусок картона, делаете на нем два неправильных конуса
– Благодарю вас! – Бориса начал утомлять назойливый человечек, но уйти он не мог – нужно было ждать документов.
– Значит, вы согласны сняться на фоне горы?
– Нет, значит, не согласен.
– Напрасно!
– Может быть!
– Ага, очень рад, что вы уже говорите «может быть», стало быть, еще немножко, и вы со мной согласитесь!
– Нет, еще очень много до того, чтобы я с вами согласился.
– Право, не знаю, что вам еще предложить? – задумался Зеленковский.
– Да ничего не надо, – теряя терпение, сказал Борис, – я подожду, пока принесут документы, и пойду.
– Вы не волнуйтесь. Карл Иванович работает хорошо, но медленно. Сами посудите: документ должен быть как настоящий… Ах, я забыл вас спросить: может быть, вы хотите купить дачу?
Борис взглянул в лицо Зеленковского: оно было абсолютно серьезно.
– Хочу, – сказал Борис, с любопытством ожидая, каково будет продолжение разговора.
– Ну вот и отлично! – Зеленковский забегал по комнате, радостно потирая руки. – Наконец-то я вас хоть чем-нибудь заинтересовал! Возьмем фаэтон и едем!
– Куда?
– На дачу Чечулия!
– Зачем?
– Посмотреть!
– Зачем?
– Ведь вы желаете купить!
– А разве этого достаточно?
– Я думаю: раз он хочет продать, то какой тут еще может быть разговор?
– Денежный.
– Ну, это само собой: без этого нельзя, не обойдешься без разговора, так как без денег тоже не обойдешься… Но вы же хотите серьезно купить?
– Очень серьезно! – Произнеся это, Борис отвернулся, чтобы Зеленковский не заметил, что он едва сдерживает смех.
– Так за чем же дело стало? – вопрошал Зеленковский.
– За деньгами.
– У вас не найдется семидесяти тысяч турецких лир?
– Я очень рад, что произвожу на вас впечатление обеспеченного человека, но у меня не найдется и половины.
– Отлично! Я вам предложу за двадцать тысяч прелестную дачку, и, по совести говоря, она гораздо лучше той, дорогой… И с какой стати покупать за семьдесят, когда можно за двадцать?
– У меня нет и двадцати.
– Может быть, у вас нет свободных двадцати, так я вам устрою рассрочку…
– У меня нет и занятых двадцати: не у кого здесь, в Батуме, занять, – вздохнул Борис.
– Я найду вам и деньги, и дачу.
– Не проще ли будет, если вы найдете мне даровую дачу? – Борис чувствовал, что от энергии Зеленковского начинает теряться.
Тот задумался, лицо его покрылось тенью. Борис вздохнул с облегчением, радуясь, что припер назойливого человечка к стенке. Но вдруг лицо Зеленковского стало светлеть подобно горам под лучами восходящего солнца, начиная со лба: разгладились морщины, затем прояснились глаза, и углы рта отошли в стороны в улыбке.