Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли
Шрифт:
Гридни боярина Твердислава сдали иссеченного плетьми монаха Парамона на поруки архидьякону Ферапонту, поскольку тот благоволил к старшему брату Парамона, ревностному схимнику и постнику.
Ферапонт жил не на епископском подворье, поскольку частенько бывал не в ладах с Паисием, а на подворье Свято-Никитского мужского монастыря, игуменом которого он был до недавнего времени. Сюда же и был приведен под стражей пророчествующий монах.
Архидьякон встретил Парамона неприветливо.
– Ты уже достаточно потрудился для того, чтобы опозорить и имя свое, и монашеские одежды, кои ты носишь, сын мой, –
– Похоже, сбываются мои пророчества, – мрачно усмехнулся Парамон.
Он стоял перед архидьяконом с горделиво поднятой головой.
– Сейчас пойдешь к лекарю, покажешь ему свою спину, – сказал Ферапонт, выкладывая на стол из ящика письменные принадлежности. – Потом неплохо бы тебе помыться, Парамоша. Я велю монахам протопить для тебя баню. Трапезничать будешь вместе с братией. Я напишу письмо к игумену Свято-Троицкого монастыря, чтобы тебя взяли в эту обитель и к делу пристроили.
– Не поеду я в эту глухомань! – насупился Парамон.
– Поедешь! – спокойно и твердо произнес Ферапонт, выбирая тонко заостренное писало из целого набора писал, стоящих в берестяной кружке. – Я поручился за тебя, недоумка, перед боярином Твердиславом. Не вздумай мне перечить!
– Так татары же вокруг Рязани стоят, отче, – промолвил Парамон с нескрываемым ехидством. – Все пути из города перекрыты.
– Постоят нехристи под Рязанью и уйдут восвояси, город им все едино не взять, – не глядя на Парамона, проговорил Ферапонт. – Жить будешь в одной келье с иноком Трофимом. Он сейчас придет сюда. И гляди, Парамоша, чтобы с монастырского подворья ни ногой! – Архидьякон сурово взглянул на косматого монаха, который невольно втянул голову в плечи и опустил глаза, ощутив на себе властный взгляд могучего Ферапонта.
Инок Трофим был на несколько лет моложе Парамона. Он был статен и крепок телом, его длинные русые волосы слегка вились, а усы и бородка были заметно светлее волос. В голубых очах Трофима светился огонек некоего глубокомыслия, как у человека много читающего и размышляющего над прочитанным.
– Ого, сколько книг у тебя, приятель! – изумился Парамон, оглядывая келью, куда его привел инок Трофим. Книги здесь лежали на трех широких полках, установленных этажеркой. – А это что?
Парамон шагнул к столу у единственного окна, склонился над раскрытой книгой в кожаном переплете, больше половины страниц которой были чистые. На одном из раскрытых чистых листов в самом верху было выведено красивым ровным почерком: «Разорив Исады и Ольгов, безбожные мунгалы подступили к Рязани сего года 6745-го в 16-й день…»
По тогдашнему летоисчислению на Руси год 6745-й соответствовал 1237-му году.
– Это рязанская летопись, – пояснил инок Трофим, стоявший за спиной у Парамона. – Я веду ее с дозволения преподобного Ферапонта. Уже шестой год веду.
– Правда ли, что со звонницы Успенского храма можно увидеть становища татарские? – обернулся к Трофиму Парамон.
– Сие правда, брат, – кивнул тот.
– Я хочу взглянуть на станы татарские, – сказал Парамон с неким жадным нетерпением в голосе. – Надеюсь, это здесь не воспрещается?
– Идем к лекарю, брат, – промолвил Трофим. – А потом я проведу тебя на соборную колокольню, увидишь нехристей своими очами.
Юрий Игоревич находился на крепостной стене возле Ольговских ворот, когда от татарского войска прибыли трое глашатаев верхом на пегих длинногривых лошадях. Подъехав к запертым наглухо воротам, татары размахивали руками и кричали собравшимся на стене рязанцам, что у них устное послание рязанскому князю от Бату-хана. Глашатаи обращались к русичам на половецком наречии и на ломаном русском. Три Батыева посланца были безоружны, на них были длинные овчинные шубы и меховые шапки с узким высоким верхом, длинные уши этих странных шапок были завязаны тесемками на затылке.
Юрий Игоревич захотел переговорить с гонцами Батыя. Не слушая возражений воевод, князь повелел приоткрыть дубовые створы Ольговских ворот. Вместе с князем на переговоры с татарскими глашатаями отправились толмач Шестак, купец Яков Костромич, сотник Лукоян и боярин Твердислав.
При виде князя, вышедшего из приоткрытых ворот, татарские послы ловко спрыгнули с коней на землю и отвесили Юрию Игоревичу поклон.
Затем татарин, с сабельным шрамом через все лицо, обратился ко князю на русском языке, неимоверно коверкая слова:
– Мой повелитель великий Бату-хан готов обойти Рязань стороной, если князь рязанский выдаст отступное в виде десятой части от всего имущества своего и горожан.
Другой татарин с рыжей бородкой и усами добавил, что князю рязанскому нужно также выдать Бату-хану заложников и сорок знатных дев, чтобы получить мир от повелителя монгольских орд.
– В числе этих сорока имовитых девиц должна быть и Евпраксия, – вставил третий из послов, хищно зыркая раскосыми глазами на князя и его небольшую свиту.
Сказано это было по-половецки, поэтому толмач Шестак вступил в разговор, переведя князю последнюю прозвучавшую реплику.
– Вот нехристи поганые! – зло усмехнулся Твердислав. – Далась им Евпраксия!
– Пусть Батый выдаст тело моего сына Федора, – мрачно сдвинув брови, промолвил Юрий Игоревич. – Лишь после этого я буду вести с ним переговоры!
Не прибавив больше ни слова, князь повернулся к послам спиной и скрылся в темном проеме чуть приоткрытых ворот. Боярин Твердислав поспешил вслед за князем, старательно прикрывая собой его спину.
Татары направились к своим лошадям, но рыжебородый посол задержался на месте, обратившись по-половецки к купцу Якову:
– Возвращайся обратно к нам, Якевша. Хан Кюлькан готов простить тебя. Твой дружок Мосха скучает по тебе. Он удивлен твоим бегством.
– Передай хану Кюлькану, посол, что я плюю на него. Вот так! – Яков смачно сплюнул себе под ноги. – А недоумку Моисею передай от меня, что у него вместо головы задница, коль он добровольно согласился служить такому гнусному отродью, как хан Кюлькан и вся его родня!