Батыр
Шрифт:
Перед ним худенький мальчик в разодранной одежде. На смуглом лице озорно поблёскивают смышлёные чёрные глаза. Одна щека цветом напоминает морковь, другая — ботву моркови. В чёрных волосах какие-то щепочки, стружки и прочий строительный мусор.
Аман внимательно и не без интереса вглядывается в этого мальчишку, потом поднимает руку и хватает мальчишку за нос. На чистой, гладкой поверхности зеркала остаётся грязное пятно. Аман весело смеётся и хватает мальчишку за ухо...
За этим занятием и застаёт его мать.
Когда Аман, чисто-начисто вымытый, одетый в белоснежную рубашку и новые синие штанишки, садится за стол обедать, мать говорит, продолжая беседу, которая длится у них уже довольно долго:
—Если ты будешь таким замарашкой ходить, тебя в школу и на порог не пустят. Все смеяться будут и прогонят тебя домой. Другие ребята станут учиться, книги читать, все про всё узнают, что где на белом свете делается, а ты так неучем и останешься.
—Да разве я грязный? — удивляется Аман, окидывая довольным взглядом свою белую рубашку и чисто вымытые руки.
—Так это ж я тебя отмыла и переодела, глупенький! А в каком виде ты домой пришёл?
—Я ведь играл, — с искренним удивлением говорит Аман. — Разве играть нельзя?
— Играть можно. Только нужно так играть, чтобы не пачкаться.
—Так нельзя, —с глубоким убеждением говорит Аман. — Я не нарочно пачкаюсь.
—А ты нарочно постарайся не пачкаться. Это можно, сынок, можно. Как же ребята в школе — разве они не играют на переменках? А посмотри, кто из них такой грязный, как ты, домой приходит? Что ж ты, хуже других ребят? Они могут, а ты нет?
—Ладно, мама, мамочка, не сердись, больше не буду! Постараюсь не пачкаться, — говорит Аман и, как взрослый, одёргивает рубашку, приглаживает вихры.
На другое утро Аман выходит со двора с твёрдым намерением вернуться домой, не посадив на рубашку ни одного пятнышка, не испачкав ни лица, ни рук. Так бы оно, конечно, и было, — кто же может в этом сомневаться? — если бы, как на грех, не задумали ремонтировать шоссе, неподалёку от которого раскинулся у подножия горной цепи наш колхоз. Привезли и поставили большие котлы. Это ли не чудо! Ну как тут удержаться — не поглядеть, не пощупать? Такое искушение оказалось Аману не под силу; его пытливый ум требовал немедленного ответа на все возникавшие перед ним вопросы.
А вопросов было столько — тьма тьмущая! И Аман, охваченный нетерпеливой жаждой узнать всё и как можно скорее,, останавливал на улице кого-нибудь из прохожих таким, к примеру, вопросом:
— Дядя, а дядя, а почему жуки летают?
Или:
—А почему верблюд горбатый, а ишак нет?
—А почему листочки зелёные, а цветочки красненькие?
—А почему лампочка горит?
Почему? Почему? Почему? Вопросы обступали Амана со всех сторон. Вот и сегодня, с этим котлом, — ну как было не выяснить, что у него там внутри...
А теперь поглядите на белую рубашку Амана и на его понурую голову. Поглядите, с каким убитым видом плетётся он домой.
На этот раз он не ждёт, когда мать станет его бранить. Сам, первый говорит покаянным голосом:
—Мама, мамочка, ну не буду больше, вправду-вправду! Это в самый, в самый последний раз!
А на завтра снова разносится по нашей улице:
—Ама-аа-а-н! Аманджа-а-а-н!
Где же теперь этот пострелёнок? Ну, сегодня Аману неслыханно повезло, на этот раз у Амана настоящий праздник!
В поле стал трактор. Его «заело», это Аман своими ушами слышал — так сказал высокий сердитый дядя, который вылез из-под машины. (Кстати сказать, этот дядя был ничуть не чище Амана, и рубаха у него тоже была разорвана на плече.) Так вот, кто-то или что-то там заело трактор, и трактор стал, и (надо же такое счастье!) Аман оказался поблизости, и он тоже стал и стоял и всё видел. Немного мешало то, что все почему-то говорили ему: «Мальчик, не вертись под ногами!», хотя он и не думал вертеться, а стоял как вкопанный. Только раза два попробовал залезть под машину, да прогнали его. Ну, это ничего, он зато видел всё, что у него там под крышкой, у трактора-то, и это было так интересно, и так славно пахло бензином! Плохо было только то, что никто не пожелал ответить ни на один из его вопросов. Когда трактор застучал, загрохотал и двинулся вперёд, Аман тоже припустился, сначала за трактором, но потом, как видно, передумал — и бегом домой.
Столько вопросов крутилось у него в голове, что он даже совсем забыл про свою перепачканную землёй одежду и вымазанные руки и лицо. Ворвался, как ураган, в дом и закричал:
—Мама, а мам, у нас волки есть?
—Волки? Какие волки?.. Ну вот! Где ж это опять так перемазался?
—Постой, мама! Ты мне скажи — волки у нас есть?
—Нет у нас волков. Да ты ступай...
—А тигры, львы?
—Какие там ещё львы! Ступай умойся.
—Постой, постой, а кто ж трактор загрыз, то есть заел?
—Что ты мелешь?
—Ничего я не мелю! Дяденька тракторист сказал, я сам слышал: «Заело трактор». Ты мне объясни, как они могли его заесть, когда он железный?
—Ступай умойся, вот тебе чистая рубашка. А про трактор тебе всё объяснят, сынок, когда ты в школу пойдёшь.
—А когда я в школу пойду?
—Когда научишься чистым быть, аккуратным. Таких за-марашек в школу не пускают, я уже тебе говорила.
—А ты мне про трактор объяснить не можешь?
—Нет, не могу, сынок.
—А сказку расскажешь? Песню споёшь?
— Это уж потом, к вечеру, когда с делами управлюсь.
—Ты мне сказку про трактор расскажи, ладно?
Когда брат и сестра Амана, возвратившись из школы, пообедали, поиграли во дворе и сели готовить уроки, Аман достал свои цветные карандаши, взял лист бумаги и примостился сбоку за столом брата. Глядя, как брат пишет что-то в тетрадке, Аман тоже начал старательно выводить синим карандашом по бумаге большие каракули.