Баязет
Шрифт:
– Но почему вы так грубо со мной разговариваете? Я запрещаю вам… Слышите? – И она прихлопнула каблучком своей нарядной туфельки.
– Китаевский! – позвал Сивицкий своего ординатора. – Будьте добры, дружок, дайте этой ура-патриотке десять капель валерианы. И заодно покажите ей, за какое место берется горшок, когда его выносят.
Раненый фельдфебель-квартирмейстер, красивый парень лет тридцати, под которым стоял этот злополучный горшок, начал со стоном сползать на пол.
– Я сам, барышня… Я сам вынесу…
Но Аглая уже подхватила
– Ладно. Буду, буду все делать… Вы хоть объясните, куда нести вот эту… как ее? – вазу…
На исходе дня в Баязете забили тревогу: в город со стороны Ванской дороги ворвался взвод милиции и табун лошадей карабановской сотни. Казацкие кони, тяжело храпя, сразу же спустились к ручью. Взмыленные бока их устало вздувались, седла сбились на сторону, у некоторых съехали под самые животы, стремена волочились по земле…
– Что случилось?
Аглая вместе со всеми выбежала из крепости. Эриванцы на все вопросы хмуро отмалчивались. Но было ясно и так, что они бежали с поля боя. Солдаты плевали на них, крыли страшной руганью, кого-то стащили с лошади, над гвалтом висла отъявленная брань – русская, татарская и грузинская.
Стоял невообразимый шум, в котором Аглая разобрала лишь чьи-то мельком брошенные слова:
– Вон стоит конь Карабанова, теперь Пацевич возьмет его себе.
Она подошла к коню. Лорд косил выпуклым глазом, гладкая шкура его нервно вздрагивала. Аглая дотронулась до седла. Вот здесь он сидел. Живой, хороший. Не такой, как все. Любимый! Что-то говорил. Может, смеялся…
Она расстегнула переметную суму. Пачка патронов. Четыре недозрелые сливы. Фляга с водой. Краюха хлеба. И на хлебе – он был надкусан – следы зубов.
– Ах-х! – сказала Аглая и вяло опустилась на землю.
– Поднимите ее, – хмуро велел Хвощинский. – Это солнечный удар. Скоро пройдет…
И, не оборачиваясь, ушел в крепость. Клюгенау поверил, что это солнечный удар, и побежал к воде – надо как можно скорее намочить платок!..
АРАРАТСКОЕ ПЕКЛО
Солдатики меня любят и рады, когда я велю им кричать «ура». Что же касается К., то он личность ничтожная, прежние связи с Петерб. потерял и уже неопасен. X. скулит и пляшет под мою дудку; жена его, говорят, путается с кем-то в гарнизоне, но с кем – я не знаю. Готовимся отметить день тезоименитства его высочества наместника; скажите – можно ли поднимать тост чихирем, ибо весь запас шампанского в Баязете (62 бутылки) недавно выпил тот же поручик Карабанов; сейчас он ушел в рекогносцировку – ищет случая вернуть потерянную карьеру…
Пацевич лежал на кровати паши. Ножки у кровати были из чистого хрусталя. Исхак-паша, очевидно, больше всего в жизни боялся грозы. Перед полковником стоял кувшин для ритуальных омовений перед намазом. А в кувшине что? Винишко, конечно.
Хорошо полковнику. Даже очень хорошо. Ведь он не кто-нибудь, а полковник. И его должны слушаться. И уважать. Кровать удобная, молнией тоже никак не убьет; вина отхлебнешь, а потом можешь читать изречения из Корана. Вон их сколько намалевано по стенкам! Но полковник арабского не знал.
– Хи-хи-хи, – тоненько смеялся Адам Платонович, попискивая от удовольствия, – хи-хи-хи… Ой, не могу, хи-хи-хи!..
Это он вдруг заметил, что на потолке арабские письмена переплетаются в забавный порнографический узел. Исхак-паша, видать, был не дурак. Заповеди Корана вроде и не нарушены, а в то же время забавно, очень…
– Ой, господи, хи-хи-хи, – смеялся полковник, и его живот трясся под одеялом мелкой рассыпчатой дробью.
Тут двери открылись, и вошел человек, которого Пацевич никогда и не видел. Рваный казачий мундир, худое, заросшее щетиной лицо, а из разбитых сапог торчат черные, в запекшейся крови, распухшие пальцы.
– Карабанов? – воскликнул полковник. – Это вы?
– Я.
– Но, милый, откуда?.. Что с вами?
– Я закончил рекогносцировку, полковник.
Пацевич всплеснул руками:
– Закончили? Голубчик вы мой…
– Да, закончил, полковник. Турки действительно собирают силы в окрестностях Вана. Численность могу определить лишь приблизительно.
– Ну и сколько же их там, подлецов?
– Тысяч двадцать – тридцать. Не меньше.
– Да идите-ка вы… Откуда их столько?
– Не меньше, полковник. И еще артиллерия… А я потерял за эти дни тридцать два человека.
– Как вы дошли? – спросил Пацевич.
Вместо ответа Карабанов достал «смит-вессон» и, щелкая курком, провернул перед полковником весь пустой барабан револьвера:
– Видите? Одни дырки… Вот так и дошли!..
– К ордену вас, голубчик, к ордену, – запричитал Пацевич, – завтра же в Тифлис писать бу-бу-буду…
– Эх, полковник! Тридцать два «Георгия» им теперь не нужны…
Карабанов повернулся к дверям, но Пацевич остановил его неожиданным возгласом:
– Куда же вы, голубчик? Вы бы хоть поцеловали меня.
В голове поручика все ходуном ходило, звон стоял, перед глазами еще двигались песчаные осыпи, сплошь в пустых гильзах, – не сообразил даже, о чем его просят.
– Нет, извините, полковник. Целовать вас не буду – боюсь укусить…
Он щелкнул каблуками и круто вышел. На дворе кто-то схватил его в обнимку, закричал в самое ухо:
– Карабанов, бегите скорее: там ваши казаки милицию убивают!..
– Ну и пусть убивают, – ответил Андрей.
Решил не вмешиваться. Потом раздумал. Не спеша дошел до милицейских казарм, выбил ногою дверь. Черт возьми! – кажется, действительно убивают. Озверелые казаки, загнав дезертиров в угол, хлестали их нагайками, били ножнами шашек, из дикой свалки доносились хрипение, вой и приглушенные крики.