Баженов
Шрифт:
ЦАРИЦЫНСКИЙ АНСАМБЛЬ
В один из наездов в Петербург Баженов узнал еще об одной утрате: умер Антон Павлович Лосенко, друг юности, с которым он жил в Париже и после встречался в петербургской Академии.
Когда зодчий спросил о причине смерти Лосенко, ему кратко, но выразительно ответили:
— Спился…
Скульптор Фальконе, создатель памятника Петру I, встречался с Лосенко в печальные дни его жизни и записал в дневнике: «Этот бедный, честный юноша, униженный, голодный, мечтавший поселиться где-нибудь вне Петербурга, приходил ко мне поговорить о своих несчастьях; потом он отдался пьянству с отчаяния и был далек от мысли о том, что ждет его после смерти: на его надгробном памятнике начертано,
Баженов не считал Лосенко большим художником — он был несвободен от подражания, исправно копировал «антики», но дворянская публика считала его «славнейшим», и он был удостоен даже звания академика. Баженова трогала его судьба — этот славный малый, добрый и простодушный, вышел из крестьян, обучался живописи у крепостного художника Аргунова, и его неудачи в значительной мере объяснялись его «подлым» происхождением…
— Бедный Антон Павлович…
Воспоминания о веселых забавах в Париже на мансарде усилили у Баженова чувство грусти и одиночества… Ряды сверстников поредели; их раскидала жизнь — кого в могилу, кто исчез в пучине неизвестности, а немногих подняла на такие высокие ступени, с которых они уже не могли заметить «архитекта» Баженова.
В суетной жизни екатерининского Петербурга Баженов чувствовал себя лишним… Французский наблюдатель Массон в секретных записках о России характеризовал верхи петербургского общества так: «В общем ничто не было столь ничтожным, как вельможи в последние годы царствования Екатерины. Без знаний, без горизонта, без воспитания, без честности, они не имели даже того настоящего чувства чести, которое по отношению к настоящему является тем же, чем лицемерие по отношению к добродетели. Грубые, как паши, мздоимцы, как мытари, хищные, как лакеи, и продажные, как субретки комедии, они, можно сказать, были государственной сволочью. Их прихлебатели, их креатуры, их слуги, даже их родственники обогащались не на счет их великодушия, но на счет их прижимок, которые они совершали от их имени, и на счет торговли их влиятельным положением; впрочем их грабили самих, как они грабили корону. Услуги, которые им окаэывали, даже самые низменные, оплачивались государством. Часто их прислуга, их шуты, их музыканты, их частные секретари и гувернеры их детей получали свое жалованье из какой-нибудь государственной кассы, находившейся в их ведомстве. Некоторые старались найти человека с талантами и уважали человека с достоинствами, но ни тот, ни другой не составлял возле них состояния: они не давали — им ничего — меньше по скупости, чем по отсутствию благотворительности. Единственной дорогой, чтобы достичь их милости, было сделаться их шутом, и единственным средством извлечь из них пользу было превратиться в мошенника».
Баженов понимал всю тягостную неопределенность своего положения в этом феодально-крепостническом обществе, но все же он не терял надежды. В резерве была еще дружба с наследником Павлом, которого, в связи с поручениями масонской ложи, он стал навещать чаще.
Павел находился в подавленном настроении, был раздражен и страдал подозрительностью: он постоянно опасался насильственной смерти или заточения в каземат. В нем клокотала ненависть к матери — Екатерине II. Последняя с какой-то жестокой систематичностью подвергала своего сына преследованиям и унижениям: когда у Павла умерла жена, Екатерина участливо пригласила сына к себе во дворец и передала ему пакет с письмами покойной жены… Прочтя их, Павел убедился, что его жена и мать его детей имела любовную связь с другим человеком… Павел скрежетал зубами, но молчал. Он находился в жалкой зависимости от Екатерины: не имея личных средств, он вынужден был выклянчивать деньги у императрицы. И она издевалась, читала ему нравоучения о бережливости, выбрасывала ему небольшие подачки или вовсе отказывала в них, в то время как вся столица знала, что она раздает своим любовникам миллионы рублей и десятки тысяч крепостных.
Баженов говорил
Павел только хмуро поддакивал. Обо всем этом он знал больше, чем думал Баженов…
Баженов пытался утешить Павла прописями из масонского катехизиса о нравственном совершенстве, о подчинении чувств разуму, устремленному к «человеколюбию». Павел слушал опального архитектора и думал, что настанет, наконец, день, когда он взойдет на престол… Тогда наступит час его расплаты, жестокой и беспощадной…
Баженов вернулся в Москву в твердой уверенности, что ему удалось крепко связать Павла с масонским движением.
В это время в Москве находилась и Екатерина.
Поросшие лесом холмы, живописные пруды с плавающими лилиями и кувшинками, извилистая речка Городенка, протекающая по цветочным лужайкам, и прячущиеся в тени ветхие строения усадьбы «Черная грязь» — самое красивое и живописное место под Москвой.
Усадьба эта приглянулась Екатерине. Здесь она мечтала по временам уединяться от шума и блеска столичной жизни.
Про усадьбу Екатерине впервые рассказал Потемкин; она приказала купить усадьбу и переименовать ее в Царицыно.
— Мы здесь создадим свое Царское село, — заявила Екатерина.
Потемкин увлекался в это время романтическими руинами замков, монастырей. «Приелись все одни и те же формы, казавшиеся каким-то заколдованным кругом, и в поисках острых ощущений, а главным образом, благодаря постоянной возне с классическими руинами, набрели на руины готических соборов, не менее, если еще не более живописных» (И. Грабарь).
После того, как в Москве отпраздновали Кучук-Каннарджийский мир, Екатерина со свитой отправилась в Коломенское, а оттуда в Царицыно — на «сельский праздник», устроенный Потемкиным. Для поездки Екатерины была устроена специальная дорога — тысячи крепостных, согнанных плетями с окрестных деревень, мостили и засаживали ее березками. По этому «Московскому проспекту» проследовал поезд Екатерины.
«Блестящая карета императрицы, — рассказывает современник, — запряженная осьмью кровными, неаполитанскими лошадьми, головы которых были украшены кокардами; на ремнях кареты ея сидели пажи — впереди бежали прыткие скороходы, по бокам двигались тяжелые кавалергарды и кирасиры в белых мундирах, сверкая серебряными кирасами, а сзади галопировали легкие уланы с цветными флюгерами на пиках; усатые кучера и форейторы, распудренные, с длинными косами и бичами… В Царицыне императрицу ожидал роскошный полдник».
Разомлевшая и потная Екатерина, с оплывшими румянами на дряблых щеках, добралась до шалаша из сена и цветов и наслаждалась «сельским праздником».
Ловкий и хитрый режиссер Потемкин еще накануне приказал согнать множество крестьян и крестьянок, выбрав наиболее миловидных и статных. Перепуганным парням и девушкам приказали одеть самое лучшее платье, а у кого его нет — взять у соседей: мужчины должны нарядиться в кафтаны, женщины — в цветные сарафаны и кики, украшенные стеклярусом… Всем приказано взять косы. Путаясь в длиннополых кафтанах и сарафанах, изнемогая от жары, косцы вышли в поле, ожидая сигнала начать сенокос…
Когда Екатерина отдохнула от дороги, дали знать старосте, и тот скомандовал:
— Начинай! Петь весело, а него запорю на конюшне…
Засверкали на солнце косы… Люди, привыкшие работать в домотканных полотняных рубахах, ошалело косили и пели старинную хоровую «закатную песнь»:
А вы нутежь, косари, Руки в бока подопри, Распотешивайтесь, Расшевеливайтесь… Ай люли, ай люли, Расшевеливайтесь…Скоро Екатерине наскучило слушать поющих крестьян, и она отправилась осматривать свое владение. Сопровождавший ее Потемкин вкрадчиво сказал: